У Брионов он появлялся даже в нескольких разных образах. Сначала он выдавал себя за бедного студента богословия. Когда после первой совместной прогулки с Фридерике при луне он почувствовал, что влюбился, на следующее утро он выбежал из дома и в соседней деревне переоделся деревенским парнем Георгом. Это внесло еще большую сумятицу. Роман с Фридерике развивался стремительно. Игры в фанты, веселые компании, прогулки, знойные летние дни и звездные ночи – все это только усиливало взаимное влечение. Родители Фридерике заметили, что их дочь и Гёте стали почти неразлучны, и были готовы оставить их «в таком состоянии неопределенности, покуда случай на всю жизнь не определит отношения лучше, чем издавна взлелеянные намерения»[224]. Отец Фридерике обсуждал с гостем планы по перестройке дома, что напомнило Гёте архитектурные увлечения его собственного отца. Так незаметно проходили эти счастливые дни. Первое появление Фридерике: «В ту же ми нуту она и вправду показалась в дверях, точно на этом сельском небе взошла прелестнейшая звезда»[225]. Влюбленный Гёте о Фридерике: «Ее движения, фигура выглядели всего обольстительнее, когда она поднималась по крутой тропинке; прелесть ее, казалось, соперничала с усеянной цветами землей, а ласковая веселость черт – с синевой неба»[226]. Но он уже чувствует неизбежность расставания: «Такую юношескую, бездумно вскормленную любовь можно сравнить с выпущенною в ночи бомбой; чертя в своем полете тонкую блес тящую линию, она взвивается к звездам, на мгновение даже будто задерживается среди них и опять летит вниз, той же дорогой только в обратном направлении, и, кончая свой лет, приносит гибель и разрушение»[227].
Но почему у этой истории такой конец, почему возлюбленный не сдержал того, что, по всей видимости, обещал, пусть не словами, но всем своим поведением? «Причины отказа девушки неизменно признаются уважительными, юноши – никогда»[228].
Оглядываясь назад, Гёте излагает события этого романа так, будто ему с самого начала было ясно, что «ее любовь <…> сулила только несчастье»[229]. Следует ли видеть в этом лишь проекцию более поздней рассудительности на зарождающуюся юношескую любовь? Здесь следует напомнить, как молодой Гёте писал школьному другу Моорсу о своей любви к Кетхен Шёнкопф: «Прекрасная душа моей Ш. мне порукой, что она никогда не оставит меня прежде, чем долг или необходимость повелят нам расстаться»[230]. Стало быть, уже тогда нахлынувшая на него влюбленность была подчинена трезвому, реалистичному разуму: история, которую я переживаю сейчас