Взводы разбиты по партиям и голосам: одна шеренга тенорит, другая басит, третьи гудят, – хор, одним словом. В качестве концертмейстера периодически появляется на ландо (были такие лошадиные коляски в дореволюционное время) шикарная, виденная до этого лишь в кино да на картине Крамского «Незнакомка», дива с распущенными по плечам волосами, ну прямо из той, дворянской жизни. Она младше нашего полковника раза в два, говорят, в оперетте пела. Руководит в нашем клубе художественной самодеятельностью, ее опасаются больше, чем командиров, считая ее соправительницей нашего отца-командира. Она прохаживается вдоль наших рядов и выманивает пальчиком из них самых рослых и видных ребят. Сопровождающий офицер записывает их фамилии и приказывает явиться на прослушивание в гарнизонный ДК. Из наших попадает Эрик, самый рослый и ухоженный из нас, мы по сравнению с ним дворовые пацаны, губы у него слегка выворочены, как у негра, и вообще он очень похож на Маяковского, он из семьи «закрытых» спецов. Эрик розовеет, затем бледнеет и говорит:
– Все, ребята, приговор, когда еще встретимся…
Ходят слухи в полку, что после занятий «вокалом», как только опереточная дива охладевает к ученику, за сценой взлетает невидимая дирижерская палочка в руках супруга, и на следующий день недавний солист с маршевой, хорошо, если не со штрафной, ротой отправляется в эшелон.
Товарищ же полковник на трибуне прямо подрагивает в такт шагу и песням проходящих мимо него взводов и рот. Он бдительно следит за голосами и распевом, новых песен не признает, все должны быть исконными времен Суворова, Кутузова, Шипки и Порт-Артура, парадных гвардейских маршей дореволюционных времен, главная же, как гимн, «Взвейтесь, соколы, орлами».
Идут взводы, роты и батальоны, и над плацем, открывая шествие, раскатывается, рокочет от ряда к ряду эта песня, в которую никак не вплетаюсь я. А наша боеготовность находится в прямой зависимости от нашей песенной мощи, что должна быть явлена со всей патриотической силой и проникновением, подтверждая, что в здоровом теле – здоровый дух, легкие и горло. Но я замечен с трибуны, рота остановлена, и по команде «боец, ко мне!» марширую к группе командиров вокруг комбрига. Столько офицеров сразу вижу впервые.
– Почему не поешь, боец? – спрашивает комбриг.
– Слуха нет, – рапортую я.
– Проверим. Давай-ка, как в басне, «спой, светик, не стыдись…», – говорит он проникновенно.
В моей душе мгновенно срабатывает вложенная многодневными тренировками установка на героическое «Бородино», и с возвышенной страстью взвываю:
– Скажи-ка, дядя, ведь недаром…
– Молчать! – взрывается командир, принявший это как фамильярность на свой счет, но вскоре успокаивается. – Ты потише, нотки повспоминай, фа, до, ре, ну и остальное… У тебя в семье песни пели, какие?
– Много пели, товарищ полковник, – про Галю, козака Голоту, матроса