В итоге каждый воин нашего школьного племени пошёл своей дорогой, а у меня, как у самого упёртого «индейца» оказались уже обесценившиеся и никому кроме меня не нужные сокровища – наконечники для стрел, перья, дубинки, книжки, вырезки из журналов, фотографии, сделанные в кинотеатре с экрана, и, конечно, пластиковые фигурки индейцев и ковбоев. В техникуме я уже был единственным «индейцем», но никаких смешочков и шуточек по этому поводу не было – всё-таки поколение моих ровесников в той или иной степени имело представление, чем Ирокезы отличаются от Апачей, кто такие Виннету и Чингачгук, что такое мокасины и томагавк. К тому же в кинотеатрах продолжал блистать великолепный Гойко Митич, и мои однокурсники с удовольствием составляли мне компанию.
А вот в армии мне повезло встретить единомышленника и друга. Он тоже был москвичом, и сделал приблизительно такую же индейскую карьеру. Оказалось, что нас призвали служить в один и тот же день, и вместе же мы и вернулись в родной город. Во время военной службы мы не забыли индейскую тему. Два с лишним года за полярным кругом на финской границе, среди бескрайних лесов, озёр и сопок стали для нас неплохой школой выживания. А познакомились мы весьма забавно. Мы были с одного призыва, то есть, как бы стояли на одной иерархической ступени, и иногда по-товарищески обменивались ничего не значащим фразами, но так как по роду службы исполняли разные обязанности, то очень долго не было случая разговориться на индейскую тему. Каждый был индейцем сам по себе. И однажды, увидев в руках у Макса невесть где добытый кусок какой-то мнущейся массы, напоминающей розоватый пластилин (это был