Как от толчка вскинулась Анечка, оглянулась на окно: солнце давно за полдень перешло, окрасив небосвод золотистым светом. Не слышно птиц, и даже листья на деревьях не шевелились. Все замерло, как перед решающим действием. Жутко стало Анне, зябко повела она плечами, приподнявшись, потянула со стула легкую шаль, брошенную после утренней прогулки, закутала плечи и подошла к старому серебряному зеркалу.
С потемневшего стекла глядела на нее бледная, осунувшаяся незнакомка с потухшим взглядом, безвольно опущен¬ными плечами и прикушенными бескровными губами.
– Краше в гроб кладут, – усмехнулась вслух, и сама испугалась собственного безжизненного, замогильного голоса. – Надо надеяться, надо надеяться, не может Владимир остаться равнодушным. Он спасет меня, он что-нибудь придумает.
Так она уговаривала себя, а где-то глубоко внутри чей-то чужой голос твердил: погибла, погибла, погибла…
… – Барышня, Анна Афанасьевна, – просунула голову в дверь Катя, – вас маменька зовет. В гневе она.
– Князь в доме еще?
– Нет, с час как уехал. Хотел с вами проститься. Меня за вами посылали, да я сказала, что вы приболели.
– Ладно, иди. Я сейчас.
Кинув последний взгляд в зеркало, Анна плотнее закуталась в шаль и, стараясь ступать твердо, направилась в гостиную. Еще не дойдя до дверей, она услышала крики, стук каблуков по паркету, звуки падающей со звоном посуды.
– Изволила явиться, – встретила ее мать. – Выставила меня перед князем, а теперь и вовсе опозорила!
– О чем вы, матушка? Голова у меня заболела, вот и не спустилась к обеду.
– Лучше б у тебя тогда голова на части разлетелась, когда ты решила повеситься на шею молодому мужчине, когда предлагала себя, как пропащая девка.
– Матушка, я вас не понимаю, – залепетала Анна, предчувствуя страшное.
– Молчи, негодная! Опозорила, перед всеми опозорила! – запричитала мать. – Это моя дорогая свекровушка воспитала тебя в вольности, ты и решила, что сама за себя решать можешь!
Тут она выхватила из-за корсажа листок бумаги, и Анна с ужасом узнала свое письмо, написанное и отосланное два дня назад тому, кто, по ее мнению, должен был выступить ее защитником перед произволом родителей.
– Откуда… – начала она, но замолкла на полуслове.
– Откуда? – с издевкой переспросила Анастасия Куприяновна. – Это ты, бесстыдница, о гордости девичьей позабыла. А Владимир-то Григорьевич – человек скромного поведения, уважительно относится не только к своим родителям. Он и помыслить не мог пойти против уважаемых людей, коими мы с твоим отцом являемся для всей губернии. Переслал твое, с позволения сказать, письмо да приписку сделал, чтобы вразумили тебя, указали на первейшие заповеди молодой девушки: скромность и послушание.
– Он сам послал? – не поверила Анна.
Вместо ответа мать кинула на столик, за который изо всех сил держалась Анна, чтобы не упасть