Матвей Юдкович, Юрий Морозов и Герман Зонин в школе «Смена».
Дефицит был всеобщий. А если чего-то нет, но футболисту нужно, это ведь скажется на игре! Мотя умел преодолевать все эти барьеры. Он был коммуникабельным, обожал общение, хотя и был вечно занят. Шарму ему добавляло необычайное внешнее сходство со знаменитым артистом Ростиславом Пляттом. В связи с этим постоянно возникали разные истории. В те годы мы в Москву ездили на матчи «Красной стрелой». И однажды идем всей командой по перрону и видим стоящего в окружении друзей Плятта. Все мы дружно загалдели: «Мотя, подойди». Подвели Матвея к Плятту. Народный артист и сам поразился необычайному внешнему сходству, хотя, как мне показалось, появление двойника его не обрадовало. Матвей этим сходством иногда пользовался. Ему вообще был присущ артистизм. Я думаю, он был артистом не хуже Плятта, только нашел себя в иной сфере. Жизнелюбие, чувство юмора били у него через край. С годами понимаю, что он, отлично зная все тогдашние трудности жизни футболиста, всегда входил в положение каждого из нас… Мы вот не всегда входили в его положение, но Мотя все это терпел. Действительно, он был нам как отец. Бегали к нему по любому вопросу.
Все тренеры, сменявшие друг друга в «Зените», работали с ним и боялись с ним расстаться. Тем более что спортсмены – люди суеверные. Артем Григорьевич Фальян, например, на всех выездах требовал люкс в гостинице и… чтоб номер был только 8! И у Моти он всегда жил в люксе под номером 8. Мотя звонил заранее в гостиницы, договаривался, там с люкса отдирали табличку, вешали требуемую восьмерку, потом снова меняли.
Помогал он безотказно и тем, кто давно в команде, и тем, кто вчера приехал и еще неизвестно, насколько здесь задержится. И в возрасте за семьдесят он оставался молодым по духу человеком. Мотей его переставали называть и начинали величать по батюшке, когда приходило время выдачи формы. Форму тогда выдавали раз в год, была она товаром дефицитным даже в командах высшей лиги…
И вот недели за две до дня Х футболисты начинали: «Матвей Соломонович, может, вам портфельчик поднести?» – или еще какие-то шуточки отпускать в этом духе. Дня за два до раздачи формы у Моти портилось настроение. Он понимал, что ему предстоит титанический труд. Мотя не был склонен к ведению гроссбухов, но вел, куда денешься? Почерк у него был своеобразный. В его администраторский талмуд все записывал наш оператор Женя Дубов, Мотя писанины не любил. Же́не он диктовал, знал все наперечет, держал все в памяти, но мог и свериться с записями. Мотя делал пометки на настольном календаре. Я мог подделать любой каллиграфический почерк, а вот Мотины каракули – с трудом. Как-то вечером зашел я в Мотин кабинет на базе (мы с ним дружили, и ключ от кабинета он мне давал), долго изучал