Я замираю с куском бутерброда во рту и слушаю. Каблучки «воспитательниц» выбивают по коридору особенно энергичную дробь, а голоса, наоборот, стихают. Так бывает, когда кто-нибудь из больных и в самом деле плох.
Кто бы это мог быть?
Из больных я тут мало кого знаю. По правде сказать, я их избегаю. В большинстве своем это старики, их присутствие для меня мучительно по многим причинам. На днях я видела такого старика, он сидел в столовой, когда одна из девушек Черстин Второй везла меня по коридору. У меня перехватило дыхание, когда я заметила его сквозь полуоткрытую дверь столовой, а девица за моей спиной замерла на месте. На мгновение все мы застыли в глазах друг у друга – девица, старик и я.
Он, как и я, сидел привязанный к креслу-каталке. Но верхний ремень ослаб, и его тело повалилось вперед, так что левая щека легла на поверхность стола. Вставные зубы наполовину вылезли изо рта. Руки бессильно повисли. Он не мог даже чуточку приподнять их, чтобы, оттолкнувшись от стола, попытаться сесть. Плечи тяжело упирались в острый край столешницы. Наверное, ему было больно.
Он ничего не сказал, даже не застонал, только медленно поднял брови. В этот миг время снова пошло. Девица, отпустив мое кресло, прижала обе руки ко рту.
– О боже, – проговорила она. – Нет!
Я была благодарна, что она этим и ограничилась, – недаром девица была из смены Черстин Второй, – что она не стала с ним сюсюкать, как с младенцем. Просто быстро подошла к нему и помогла подняться.
– Хочешь полежать, Фольке? – спросила она.
Он закрыл глаза и кивнул. Внезапно меня охватил неодолимый порыв – хотелось вскочить с собственного кресла, крепко обхватить его, обнять, унести прочь от унижений, в некую иную жизнь… Но единственное, что я могла сделать, – это отвести взгляд, когда его повезли мимо меня, – как другие тысячу раз отводили взгляды от меня самой.
Должно быть, этот Фольке и решил теперь умереть.
Порой они идут на это – несчастнейшие из стариков. Решают умереть. Конечно, они не вольны выбирать себе последний на свете недуг, но уж раз он их поразил, они, похоже, делаются властны над собственной смертью. И отпустить самих себя им ничего не стоит: однажды они разжимают руку, которой держались за канат жизни, – и падают.
Я-то пока что крепко держусь за свой канат. Главным образом из-за сестер и Хубертссона, и еще потому, что знаю, что ждет тех, кто умер до срока. Но Фольке бояться нечего. Его жизнь совершилась в полной мере, и ему никогда не блуждать вместе с Процессией Мертвых.
В дверь барабанят, и девица с попугайским голосом толкает ее бедром.
– Позавтракала, Дезире?
Я хватаю мундштук и выдуваю:
– Да. И хорошо бы сегодня душ принять. Можно?
На