Так, помню, однажды пришел к нам отряд парней из Харькова. Человек семь их было. Со своим оружием, снаряжением и питанием. Пришли с просьбой сохранить их как отдельный сформировавшийся взвод. Но были рассредоточены по уже имеющимся. Неделю пытались они договориться с нашим командованием о сохранении себе отдельного статуса, но получив конкретный отказ, снялись с места и также неожиданно, как появились, исчезли. И такой разброд-шатание был везде.
Текучку в две тысячи четырнадцатом году успешно перекрывали новыми отрядами добровольцев, приезжавших с Ростова. Уже тогда в моей голове возникали многие вопросы и сомнения в правильности выбранного решения. Но, делая поправку на военное положение, рассчитывал, что все в будущем изменится к лучшему. Вообще в наших рядах царили хаос и анархия. К концу года многие не понимали, что они тут вообще забыли. Все ехали на войну, слушали рассказы бывалых ополченцев, полагали, что везде реально идут активные боевые действия. Толпы беженцев, встречавшихся на границе с Россией, подтверждали наши догадки. Когда же мы целыми месяцами сидели в тылу, не зная, чем себя занять, то стали задавать неудобные вопросы. Ответом нам сначала было просто молчание, а потом самых ярых интересующихся либо отправляли на передовую, либо сажали на яму. Вообще, как мне потом самому предстояло неоднократно убедиться, сажание на яму было любимым способом решать все проблемные вопросы между командирами и солдатами.
Зато по телевизору шли новости одна страшнее другой. Гремели бои, у всех на слуху были имена Гиви и Моторолы, Дрёмова и Мозгового. Были и другие командиры и подразделения, которые сражались на передовой. К ним и уходила большая часть добровольцев. Видя такую ситуацию, командиры тыловых частей всячески препятствовали текучке. Устраивая «охоту на ведьм», так называли операции по поиску и обезвреживанию украинских диверсантов. На самом же деле по поиску мародеров, наркоторговцев и прочего криминального контингента. Лекарство для всех было одно: яма, работа по строительству оборонительных сооружений, рытье окопов. Особо зарвавшихся могли втихаря пусть и в расход. Под эту гребенку, безусловно, попадало и много гражданского, обычного, населения. Война все спишет, говорили нам тогда. Она и списала, к началу две тысячи пятнадцатого года отношение к ополченцам резко ухудшилось.
Наступил ноябрь две тысячи четырнадцатого года. Мы все так же несли свою службу по охране кукурузы. Сутками, не просыхая от алкоголя. Думать старались только о приятном. Сходили с ума, каждый как мог, от какой-то навалившейся депрессии. Пишу сейчас об этом не с целью пожаловаться, как нам было тяжело, а для того, чтобы все имели представление о том, какая моральная подавленность была у ополченцев. Очень трудно было не сломаться.
Глава IX
Раннее утро ноября две тысячи четырнадцатого года. После построения на площадке возле военкомата,