В этой книге нет ни нотки фальши, ни слова лжи, лишь подлинные чувства, оголяющие душу до предела, лишь искренняя попытка разобраться в себе и понять истинные причины и побуждения, движущие человеком. «Исповедь» написана сердцем, поэтому и постичь ее можно только сердцем. Только читая сердцем, вдумчиво и неторопливо, медленно погружаясь в каждое слово, можно почувствовать вибрации, исходящие от стихов и строчек. Только отключив рациональный мозг, пытающийся во всем найти логику, доказательства и здравый смысл, можно ощутить мелодию, цветовую насыщенность и эмоциональную многомерность, которые откроют глубинный смысл за банальной любовной историей.
Всем, кто отважится заглянуть в душу этой живой одухотворенной книги, посвящаются эти строки:
Не пытайся меня понять, осознать, перечерпать мерой.
Ты почувствуй меня, как стать, как безмерную суть, как веру.
Не пытайся измерить даль, высоту разложить по полкам.
Ты почувствуй меня, как сталь, пронзающую плоть иголкой.
Не пытайся меня равнять с теми, кто по земле влачится.
Полнолунием глаз рыдать может только душа волчицы.
Положи мне на грудь ладонь, чувствуй каждым кончиком пальца,
Как в душе моей дикий огонь выжигает мелодию вальса.
Полной грудью меня вдохни, пей души неземную звучность.
Видишь, там, в облаках летит моя инфернальная сущность
Растворенностью неба стать, распахнуться в пространство дверцей.
Не пытайся меня понять, чувствуй каждой клеточкой сердца.
Исповедь эмоционального
мазохиста
…Страх
Зверь
Ночной город времен инквизиции черно-синей громадой навалился на плечи и полностью завладел сознанием. Его средневековая мощь и тревожное молчание сковали движения тела, остановили поток мыслей, который, как покрытая льдом река, замер в холодном предчувствии. Со всех сторон подступают кирпичные башенки зданий и пики церквей. Они еле заметны на хмуром небе, словно размазаны жидкой акварелью по грязному холсту; как призраки, они мерещатся в полной темноте, размытыми контурами сливаясь с густым мраком. На базарной площади безжизненно раскинувшейся плоским телом среди многоруких изогнутых улиц, чернеет сажей и золой сгоревший костер, еще вчера державший в объятьях измученную пытками ведьму. Так тихо и безлюдно, кажется, что город не спит, а вымер каждым жителем этих кварталов, каждой душой этого каменного тела.
Я стою на крыше какого-то дома, не в силах пошевелиться, прикованная жутким загробным оцепенением и пронизывающим подвальным холодом к красной черепице, цвет которой не вижу, но остро ощущаю босыми ногами. Она бесформенно крошится и безжизненно падает на узкую мостовую, мощенную серым разломанным камнем. Так падают мертвые птицы, крылья сложившие клином, так рвутся осенние листья, припавшие к бурой земле, так бешено сердце стучится у лани, настигнутой львиным безжалостным прайдом в кровавой трепещуще-мертвенной мгле.
Сверху нависло изодранное тусклыми звездами небо. Свисая черными лохмотьями своей потрепанной временем и дождями плащаницы, оно пытается раздавить этот пустой гулко-утробный город, горделиво взметнувшийся в первозданную высь. Уже исчезли во мраке готически-острые плечи фронтонов и ключицы стрельчатых арок, уже темнота сгустилась плотным кольцом вокруг крыши соседнего дома, где во мгле, в двух прыжках от моей плоти возвышаются бронзой литые, с медно-черным отливом, ворота.
Стою на краю, чувствуя, как все ближе и ближе, безжалостней и беспощадней приближается нечеловеческая сила, огромная, безудержная воля, рвущаяся наружу. Ее я чувствую на расстоянии, как дыхание разъяренного быка она касается кожи и холодит сердце, рвет на атомы боли и ужаса сведенный судорогой мозг, как северный ветер рвет в лохмотья мой серый балахон, сшитый из грубой мешковины. Не сдержать эту древнюю злобу разделяющим нас железным воротам, обнесенным гнилью и ржавчиной, не унять архаичную ярость, что оставила шрамы на кованых клеймах и в сомкнутом створе, и не вымолить верой прощенье – слишком близко чудовищный зверь – хозяин моих кошмаров.
Каждой клеткой сведенного тела, каждой фиброй дрожащей души ощущаю смертельный страх, черным скорпионом ползущий по коже, мое сознание кричит о приближающейся опасности, задыхаясь в безумной агонии, как жертва, пойманная свирепым охотником.
Начинает скрипеть сталь ворот. Удары литавр, скрежет железа, грудное рычание – диким ужасом отзываются в слабом, обескровленном сердце. Оно бешено бьется в предсмертных конвульсиях, не выдержав яростной схватки за жизнь с натиском абсолютного зла. Стальные преграды почти разрушены, там, за ними открылась другая жестокая вечность, она рвется наружу безмерной гордыней, щемящей тоской и могильным холодом. А