Это Рита Абакумова, молодая талантливая фотограф и ретушер. Она восстанавливала фотографии, испорченные временем и побелкой настолько, что даже лаборатория опускала руки, она терпеливо присылала мне копии, когда я в сто третий раз их теряла.
Эта книга не была бы написана, а так и осталась бы в таблицах и справках, если бы я не попала на курс к Ирине Гусинской. Год я честно пыталась самостоятельно написать связный текст, но у меня не получалось чего-то, что я могла бы не стыдясь кому-то показать. На курсе за три месяца неусыпного контроля и напряжения смогло появиться на свет то, что вы сейчас читаете.
Это чудесная Renata Schubert и Владимир Оконечников, которые, даже не зная меня лично, по просьбе Виталия Михайловича Гольдмана переводили полустертый немецкий текст с реверсов фотографий.
Это Виталий Гольдман, удивительный стоик и жизнелюб, с интересом следящий за моими поисками и уговаривающий не складывать находки в стол, а подарить тем людям еще одну жизнь.
Это Людмила Петровна и Вадим Михайлович Поповы, сумевшие сохранить потрясающие документы и фотографии, пролившие свет на некоторые события.
Это Леонид Наумович Слуцкер, готовый делиться фотографиями и своими воспоминаниями.
Это все те, кто поддерживал меня все то время, пока я занималась этой книгой.
Не потому что, а вопреки
Пятилетнюю девочку родители часто привозили пожить у бабушки. В той же квартире, в одной из комнат, жила еще одна бабушка, на самом деле она была прабабушка. Бабушки между собой не ладили. Они отдельно покупали продукты, отдельно готовили, отдельно смотрели телевизор. Разговаривали они тоже редко. Выглядело это все грустной коммунальной квартирой. Присутствие ребенка немного оживляло обстановку. Но бабушки совершенно по-разному общались с девочкой. Бабушка Оля возила внучку на стадион, водила, несмотря на сопротивление, гулять в парк, есть положено было по часам, а вожделенная вареная колбаса оказывалась на тарелке только после съеденной ненавистной манной каши. С бабушкой Эммой, которая была прабабушкой, было иначе. Она не переживала из-за бутерброда с колбасой вместо каши, она переживала, что колбаса не та, что раньше, и что у нее уже нет зубов, чтобы есть что хочется. У нее на столе стояли фотографии красивых людей, о которых она рассказывала невообразимые вещи. Девочка ее стеснялась. Потому что она, когда выходила на улицу, сияя, всем говорила: «А вот это моя правнучка!», а ребенку слово «правнучка» казалось таким смешным и неловким и совсем не хотелось быть этой самой смешной правнучкой. Еще все говорили о ее трудном характере, о том, что она невозможна, живет только для себя, и сочувствовали тем взрослым, которые были вынуждены с ней общаться. А если она кому-то нравится, значит, у тех людей тоже трудный характер и они тоже невозможны? Девочка очень не хотела расстраивать родителей и быть невозможной. Но бабушка Эмма все равно очень радовалась правнучке и рассказывала ей свои невероятные истории. Ну как это ее сестра может жить во Франции, а брат – в Америке? «Старая бабушка совсем, – думала девочка, – все перепутала». Но истории были такими захватывающими, а люди на фотографиях такими красивыми, что ей было уже все равно, путает бабушка или нет, пусть рассказывает, ведь эти рассказы намного интереснее, чем детские книжки со сказками. И бабушка Эмма совсем неправильно всё понимала. Она возмутилась студентом, подрабатывающим сантехником: «Я ему сказала: вы же интеллигентный юноша, у вас красивые длинные волосы, но они попадают в трубу, когда вы ее чистите!» – а внучка старательно ей объясняла, что длинные волосы – модно, и при чем тут труба?!
Но дома с ней было интересно. Она накручивала девочке локоны на старинные, разогретые на плите щипцы, что очень не нравилось бабушке Оле, она рассказывала всякие истории, которые, по мнению девочки, конечно же, могли быть только выдумкой. Как-то раз она рассказывала, что еще в Кишиневе в их с мужем спальню заползла змея и она страшно испугалась. А правнучка, советский пятилетний ребенок, хорошо знавший, что такое спальня в детском саду, но не представлявший, что в квартире тоже может быть спальня, все выпытывала у нее: а где же были все остальные? Они что, так и остались в спальне? Или они тоже убежали?.. Она не смеялась, она сочувственно гладила малышку по голове и, попытавшись объяснить, что никаких остальных там не было, а спальня была только для нее и ее мужа, наткнулась на искреннее удивление и непонимание и начала рассказывать о другом. Еще она очень смешно произносила слово «фешенебельный», как будто два отдельных слова: «фэшен’эбелный». Это тоже было очень неправильно, ведь так никто не говорит!
Очень странно устроена память. Для ребенка история прабабушкиного детства была логична и понятна, это было так же, как в книжке со сказками: если ковер летает – значит, летает, и нечего раздумывать почему. В этой книге почти ничего не написано о тех, кто жив. У каждого