***
– Ревекка Исааковна, а что это вы пишете? По-моему, не по-русски!
– Да, на немецком и французском. Вспоминаю разные пословицы. Не зря же мы учили языки в гимназии!
***
Дедушка, Вульф Абрамович, родился в бедной многодетной семье евреев-литваков, жившей в черте оседлости. Но ему повезло: отец его был учителем, причем человеком весьма образованным. Сам Вуля учился в хедере; ребе преподавал ему и русский язык. А основы иврита, немецкого, французского и естественных наук дал отец. Когда появилась на свет еще одна малышка, у матери уже не было ни молока, ни сил возиться с ней, и он, подросток, выкармливал девочку из бутылочки. Больше всего в жизни он хотел учиться: еще до революции сначала блестяще окончил четырехклассное училище в Польше, потом решил поступать на инженера. Но именно в том году евреев перестали допускать к вступительным экзаменам. Правда, его, как талантливого абитуриента, соглашались взять – если он примет православие. Однако он отказался и уехал во Францию, где стал студентом медицинского факультета. Параллельно давал уроки и работал гувернером: надо было добывать деньги на жизнь и помогать родителям. Потом вернулся в Россию, уже после революции учился в Московском университете на медицинском факультете и на психологическом отделении философского. Затем вместе с женой-биологом переехал в Донбасс: здесь, в городе Сталино, который через много лет переименуют в Донецк, открывался институт по изучению профессиональных промышленных заболеваний. Затем Вульф Абрамович создал кафедру гистологии в только что открывшемся мединституте. Кстати, в 50-60-е годы этот институт был одним из лучших в Союзе, поскольку сюда, в провинцию, съехались прекрасные медики, не желавшие попасть в столицах под репрессии в связи с «делом врачей».
Профессор ушел на пенсию в возрасте восьмидесяти лет, но его ученики, уже ставшие профессорами и доцентами, продолжали у него консультироваться, а сам он завершал свою главную работу по профессиональным заболеваниям шахтеров. Монография не была издана: уж очень фамилия автора отдавала ортодоксальным иудейством. Деда попросили сменить ее на «более благозвучную» или добавить соавтора с «правильной» фамилией. Он опять отказался.
Он скоропостижно умер на 91-м году жизни, причем до последнего дня сам убирал свою комнату, несмотря на возмущения женской части семейства. Фразу «человек жив до тех пор, пока его помнят» я впервые услышала от него. Думаю, что так оно и есть. И хочу, чтобы дорогие мне люди жили как можно дольше.
При этом я иногда радуюсь, что все мои старшие близкие ушли, не испытав крушения жизни при жизни: они не застали распада Союза и раскола мира; они не попали опять под бомбежки (в Израиле ли, где военное положение – практически норма жизни, в Донбассе ли – гражданская война на Украине в XXI веке!); они не услышали нереальное, казалось бы, слово «жидобандеровец»; не узнали про осквернение и снос воинских памятников и еврейских кладбищ,