Мы с ней познакомились в другой жизни. До революции, до всех этих безумных событий, когда правила окружающего мира казались незыблемыми и вечными. Той весной необыкновенно ярко цвели яблони, и пыльца, растворенная в воздухе, щекотала ноздри сладковатым ароматом приключений.
Нас свела судьба. Череда случайностей, казавшихся то бессмысленными, то нелепыми. Знаете, бывает такое, что на кухне перегорела лампочка, и ты открываешь ящик, а там нет запасной. Чертыхаясь, идешь в магазин, но нужный отдел закрыт. Тогда идешь в соседний и покупаешь свечи, а еще спички, и вот по дороге поскальзываешься и оказываешься в больнице, а на соседней койке с трещиной в бедре, соблазнительная даже в гипсе, лежит любовь всей твоей жизни.
Отношения наши развивались стремительно, да мы и не пытались сдерживаться. Мы будто сидели каждый в своем паровозе, два безумных кочегара, знай себе подбрасывали уголь в топку. Да и пусть, что колея здесь одна, уж как-нибудь да разминемся.
Она смотрела на мир удивительно чистым, почти детским взором. Я вырос в бедной семье, с раннего детства привык заботиться то о младших братьях и сестрах, то о стареющих родителях и этой детской беззаботности, можно сказать, не знал. Адель как будто не собиралась взрослеть. Не в том смысле, что она была инфантильна, не так, чтобы она боялась ответственности или не могла рассудительно смотреть на вещи, но она сохраняла в себе ту удивительную яркость впечатлений, которая свойственна только детям да осужденным на смерть, когда каждый прием пищи, глоток воды, вкус чая или затяжка сигаретой доставляют ни с чем не сравнимое блаженство. Для меня жизнь давно превратилась в рутину, а Адель словно жила в собственном затянувшемся дне рождения.
А как мы трахались! С ней я всегда терял голову. Вспомнить хотя бы тот раз, когда мы ужинали в одном из тех чинных ресторанов, где официанты смотрят на тебя как на человека второго сорта, а в меню ты смотришь сначала на цену, а затем уж на блюдо. Адель выпила бокал шампанского, все хохотала и прожигала меня углями-глазами. Сам не знаю, как мы очутились в туалете, там еще висело это зеркало в тяжелой золотой раме, а Адель схватила за шею мраморного Купидона и закричала ему в лицо:
– Это ты во всем виноват, сучий потрох! Слышишь ты, голожопый мерзкий пакостник? Вот, полюбуйся!
А мгновение спустя я уже был в ней, и мы так бурно занимались любовью, что привлекли внимание кого-то из обслуживающего персонала: дверь на секунду приоткрылась и тут же резко захлопнулась.
«Что за скоты?» – должно быть, подумал официант. А может, просто обзавидовался.
Груди у Адель необыкновенно упругие, словно два небольших резиновых мячика. Сосочки маленькие и темные, и она прерывисто дышит, когда я ласкаю их языком. Задница у нее словно создана для моих ладоней, и так приятно ее держать, положив Адель на стол. При этом