– А с этой Баби вы потом когда-нибудь еще разговаривали?
– Нет. Изредка я разговаривал с братом, реже – с отцом. Но не часто: звонки из Нью-Йорка стоят кучу денег.
– Вы чувствовали себя одиноким?
Отвечаю ей что-то неопределенное. Трудно сказать: я чувствовал себя менее одиноким, чем в Риме. Потом, естественно, упоминаю о маме. Я рассказываю о ней, и мне приятно видеть, что эта история оскорбляет жизненные принципы дамы. Моя мать предала отца, я застукал ее с мужиком, жившим напротив. Ей не хочется в это верить. После этой новости она полностью оправилась. Самолет? Она даже забыла, что летит на самолете. Задает мне кучу вопросов… Я иногда даже не успеваю отвечать. Почему людям так нравится копаться в чужих делах, вникать в пикантные подробности, в разные неприличные детали, в не всегда понятные поступки, получать удовольствие от чужих грехов? Может быть, потому, что, если ты только слушаешь, грязь на тебя не попадает. Кажется, дама наслаждается моими рассказами и переживает. Трудно понять, искренне ли. Но мне это и не важно. Я спокойно все ей выкладываю: как я расправился с любовником матери, как я молчал дома и ничего не рассказал ни отцу, ни брату. Потом о суде. Как моя мать сидела напротив меня и молчала. Так и не хватило ей мужества признаться в том, что она сделала. Она не созналась в своем предательстве, а ведь это оправдало бы мой поступок. И я сидел себе спокойно, и мне стало почти весело, когда судья обвинил меня в столь естественном поступке: избиении подонка, осквернившего лоно женщины, которая произвела меня на свет.
Дама уставилась на меня, раскрыв рот.
– Синьора, знаете ли, это можно выразить массой других способов… Но одно дело – когда это шутка, как, например, когда Бениньи напрыгивал сзади на Карру[1]. А здесь речь о моей матери.
Разницу синьора понимает. Неожиданно она снова становится серьезной. Наступает молчание. Тогда я пытаюсь снизить драматичность.
– Как сказал бы Полло, от «Beautiful»[2] меня понос пробирает!
Вместо того, чтобы возмутиться, дама смеется: мы стали единомышленниками.
– А дальше что? – спрашивает она: ей не терпится услышать продолжение сериала.
И тогда я спокойно, без эмоций, продолжаю свой рассказ. Я объясняю ей, почему хотел уехать в Америку: я хотел спрятаться там на курсах графики.
– И поскольку даже в большом городе можно случайно встретиться, лучше совсем оттуда убраться. Начать новую жизнь, встретить новых людей, и главное – никаких воспоминаний. Первый год был мучительным: как трудно было говорить по-английски, хорошо, если случайно встречался итальянец, который мог помочь. Все очень интересно, жизнь, наполненная красками, музыкой, звуками, движением, праздниками, событиями. Все вокруг шумит, не затихая. Ни в одном разговоре не звучало ее имя, ни одного намека Баби. В те бессмысленные дни сердце отдыхало, и душа и мозги тоже. Баби. И невозможно вернуться к прошлому, оказаться под ее окнами, встретить случайно на улице. Баби. В Нью-Йорке – ни малейшей опасности… В Нью-Йорке