– На хрен мне под двенадцатый. Можешь себе забрать.
– Как же я тебе его разъединю? – не понял юмора Тыква.
– Ну-ка, покаж, – смягчил голос Мишка, – отнял, небось, у кого?
–Ага. Шёл, да нашёл. Тыква, словно фокусник, вытащил из штанин завернутый в белую тряпку колып – приспособление для литья пуль, вещь очень простую, но незаменимую в охотничьем деле.
– А ну, дай гляну.
– Охал дядя, на чужое глядя. Руки сначала помой, – завоображал Тыква и стал снова заворачивать штуковину в лоскут, но уже не так быстро.
– Сколь тебе сахара надо? – спросил Мишка. Сахар у него был. Осталось после осенней кормежки, а колыпом обзавестись не мешало.
– Ну с ведро, хотя бы.
– Да ты чшо! За эту железку!
– Добро. – Толька пошарил в карманах, снова вынул помятую пачку «Примы» и закурил.
– Ведро давай, отсыплю.
– Где я тебе его возьму? У тебя, что ль, ведра нет?
– Тогда сапог сымай.
– На хрена? – Толька открыл рот, на котором так и прилипла сигарета.
– Сахар в него нассыплю! – рассмеялся Мишка.
– Я тебе нассыплю! Сейчас я тебе так насыплю!
Толька вскочил со своей табуретки и кинулся ломать Мишку, словно медведь шатун, но тот уже был наготове.
– Да ну тебя к черту, козыревское отродье. Сахар тебе нужен? Гони колып.
– Ну, дай хоть мешок какой. Верну ведь, ешли пообещал.
– Да и чёрт с тобой! Пошли! – махнул рукой Мишка и, взяв связку с ключами, вышел из дома.
Как только Толька ушел со своим сахаром, на пасеке опять воцарилась тишина. Гость все же умудрился один раз больно ущипнуть Мишку, оставив на ноге хороший синяк.
Михаил не сразу привык к тишине и одиночеству, да и как к этому привыкнуть после шумных улиц и беззаботных детей. Иногда Куцый нарушал своим лаем гробовую тишину мрачных сопок, склонившихся над пасекой, гоняясь за мышами в зарослях сухой полыни. При виде щенка на душе становилось теплее. Взрослая собака не так радовала человека, хотя Мишка с нетерпением ждал, когда Куцый подрастет и станет помогать в охоте. Сейчас же щенок был единственной утехой в бесконечной череде монотонных серых дней, среди мрачного безмолвия окружавших пасеку сопок. Покрытые чернолесьем, в основном, дубом, они словно втягивали его взгляд в своё таинственное пространство. Эту мрачную атмосферу Серпуховки нарушала лишь речка Столбовка, в сотне метров шумевшая на перекате. Где-то в ее верховьях начиналась уже настоящая тайга с кедровыми лесами, буреломами и непроходимыми марями. Одно только имя – тайга, уже вызывало в нём желание сорваться, бросить всё, и уйти пешком в эти бесконечные дебри. Но умом он понимал, что это лишь эмоции, детские впечатления от случайных встреч. Лес хоть и не выглядел так загадочно, но мог дать несравненно больше, хотя бы потому, что отсюда было ближе к жилью, к людям. Мишка не особо любил тайгу. Да и она его не баловала. Там можно было потеряться, даже одичать. Здесь он чувствовал себя, как дома, ему было вольготно. Берёзы, бархаты, дуб, маньчжурский орех, вдоль речек росли клёны. Такого богатства