и застрелил его. Люди стали преследовать убийцу, но, не найдя, разорили его владения. И, моя милая Клер, я вовсе не принимал ни малейшего участия в этом дебоше. Прошло уже две недели к этому событию, как я ушел из этого прихода, и служил в другом. Если бы я имел место быть там, то был бы арестован. Марат также бессовестно лжет, говоря о том, что я был с позором изгнан из многих домов, где был учителем, но я никогда не преподавал ни в одном частном доме. Да, некоторые родители моих учеников при семинарии с почетом принимали меня у себя дома, даже несмотря на то, что некоторых из их отпрысков я исключал из обучения в своем классе. Я никогда не потакал им, не льстил, мне приходилось говорить неприятные истины, но если они неспособны, зачем такие трудности? Но я никогда не преподавал отдельно, индивидуально с кем-то. Марат утверждает, что также в городе Сент я посеял раздор во всех семействах, но я также могу утверждать, и не без пустых оснований, а со свидетельствами, что я никогда не занимал никакую должность при этом городе, был там считанное число раз, и каждый раз не оставался там более чем на день. Даже не на сутки, а на день. Я не знаю, может быть, он считает меня своим соперником, этаким Маленьким Маратом, каковым меня прозвали, но я категорически не согласен с этим заявлением! Быть может, мое письмо покажется Марату слишком жестким, но я не согласен больше безропотно терпеть его незаслуженные оскорбления. Впрочем, в тот день, в тот час, когда я посвятил себе борьбе, я знал и предвидел в качестве платы людскую недоброжелательность, мои гонения, всевозможные преследования. Но я всегда буду говорить правду, не льстя законодателям, и не прикрывать ничьи преступления. Я написал Марату, что для совершения революций всегда будут пользоваться людьми с сильным, отчаянным характером, а когда в них больше не будут нуждаться, разобьют как стакан, – с этими словами, допив остаток воды, Жак без сожаления расколол стакан, швырнув его на пол. – Марат чувствует себя непотопляемым, что ж, он в большом заблуждении. Я поддерживал его борьбу, а теперь он объявил мне войну.
Тяжело вздохнув, он обвел глазами присутствующих.
– Так ты все еще хочешь выполнить мою просьбу? – спросил Жак.
– Нисколько не колеблясь! – ответил Рехан.
Достав из-за пазухи желтоватый плотный конверт, Жак передал его.
– Ты найдешь, где он живет?
– Я покажу ему, – сказала Клер.
– Что ж, в таком случае я хочу пожелать тебе удачи, сынок. Я очень рад, что мне удалось познакомиться с тобой. – Он протянул руку Рехану и скрепил ее твердым рукопожатием.
– Мне тоже, месье Ру, – Рехан на секунду вспомнил, что французы не любят сильных рукопожатий, но от такого человека, как Жак, он не мог ожидать иного.
Возвращаясь назад, Клер чуть ли не прыгала от восторга.
– О, Рене, каким-то чудесным образом ты так понравился месье Ру! Ты произвел на него очень большое впечатление!
– И он
