– Должна броситься, – а почему:
– И сам не могу понять, – но то, что приснилось, как правда – точно.
И решил написать этот роман Анна Каренина, чтобы избавиться от этого ее самоубийства. А то, что не только:
– Цели нет передо мною
Сердце пусто празден ум, – а вообще:
– Жизни нет передо мною, – похоже, так и не додумался, даже на старости лет.
Бог придумал такую сложную Веру, как Христианство, что я даже не знаю, возможна ли она интуитивно, без понимания ее логики вообще?
Про Теорию Относительности говорят в трех вариантах, первый:
– Теорию Относительности понимают только пять человек в мире.
Второй уже с дополнительным вопросом:
– Ну я, ну Эйнштейн, – а еще-то кто?
И третий:
– Мы вообще против иё, так как стало только хуже, ибо пала ниц вся классическая физика, и стало вообще ничего непонятно.
Как же сочинять такие пьесы, как Шекспир, если все ни бум-бум?
Вот Лев Толстой, наверное, и думал:
– Не надо, – ибо, а:
– Смысл?! – Если даже:
– Я, Лев Толстой и Шекспир, – а всё равно:
– Не получаецца! – Толстой, как Анна Каренина предпочел удалиться – нет, не не-прощаясь с верой, а возможно и так:
– Только надеясь, что Шекспир всё-таки прав. – Иначе зачем было пятьдесят лет только об этом и думать.
Люди верят Иисусу Христу, – как и Шекспиру интуитивно, душе нравится, хотя, конечно, шокирует, когда объедков остается больше, чем было хлебов с самого начала. Вот почему говорится, что не надо всё так уж точно считать:
– Легко можно ошибиться.
Тут предполагается, что сам человек правильно посчитать не может. Ибо, как герои Шекспира, не всю картину видит полностью, вплоть до того, что и вообще, как в последней сцене – не узнают друг друга.
Знаю, что человек, а вот кто именно:
– Забыв. – И, что самое замечательное, в конкретной ситуации это и не обязательно. И даже не нужно.
Поэтому не всегда нужен и точный счет:
– Поговорить чистосердечно, по душам – если всё будете знать – уже не получится.
Вот здесь они все боялись Гонерилы, а кто это, собственно, такая, если у нее замашки, как у простой скамейки:
– Цели нет передо мною:
Сердце пусто, празден ум,
И томит меня тоскою
Однозвучный жизни шум.
И обвинили ее в несправедливости, кажется, даже без права последнего слова.
Вопрос, точнее, ответ, в том, что не надо христианство переводить в ветхий завет, для полного понимания – оплодотворения такого жизненного яйца всё равно не будет. Лев Толстой переводит, и потом чертыхается:
– Бред.
Будем надеяться, что переводит.
Один раз только за все это время заметил, что герой обращается к зрительному залу, скорее, как:
– Актер, –