Часть клятвы магистра Белого ордена.
Безымянный
Мягкое мерцание шести масляных ламп на стене разливалось по тесной комнатушке; дневной свет заглядывал из дверных щелей. Против двери замер магистр в одних только брэ, с гордо выпрямленным станом и гладко выбритой, склоненной головой. Он мысленно дочитывал литание очищения разума перед боем. На улице царил летний зной, однако комната точно наполнялась прохладой невозмутимости, которая веяла от мужчины. Шум сражения доносился из-за двери, и уже очень скоро худосочному, жилистому магистру предстояло очутиться в эпицентре того действа, что происходило снаружи. Кожу его исписывали случайные рубцы, левая щека походила на изборожденный временем известняк, через лоб, рассекая напополам правую бровь, цепляя скулу и задевая подбородок, тянулся искореженный, с отметинами зашивания, серпообразный шрам – жизненные памятки о тяготах армейской жизни, – тем не менее свежие ссадины и царапины отсутствовали, уж лэры-врачеватели знатно над этим потрудились.
Шум сражения угас. Грубый мужской крик боли оборвался, не успев начаться. Топот ног. Через минуту дверь отворилась – в комнату вошли два магистра Белого ордена с носилками в руках. На плечах белых масок красовались нашивки – распахнутая белая книга на зеленом фоне – знаки наставнического отдела. На носилках лежал такой же лысый мужчина: сквозь сжатые зубы не просачивалось ни единого звука, глаза его были зажмурены.
– Что с ним? – глухим, напоминающим удар по дереву голосом, поинтересовался Вилен.
– Переломы стоп, – не останавливаясь, бросил первый из носильщиков.
Белые маски пронесли носилки через комнату и скрылись за второй дверью, где ожидали своей очереди еще шесть лысых мужчин. Вилен проводил их спокойным, отрешенным взглядом. Род, так звали того мужа, в прошлом – ветерана многих битв, настоящего пса войны (как и все магистры здесь, в Белой цитадели), готового зубами рвать противника, честно дослужившегося до полкового, входившего в число лучших мечей Ил Ганта. Два долгих года кровью и потом они шли к этому дню. В отличие от Вилена, Род отлично помнил дату своего рождения и был старше него на добрых двенадцать-тринадцать лет. Он превосходил Вилена по всем физическим параметрам, в искусстве фехтования ему не было равных, а ум отличался остротой, – даже наставники, не скрывая, пророчили ему большое будущее в ордене – и вот, как заключил Вилен, тот прокололся: совершил глупейшую ошибку, от которой их предостерегали с самого первого дня тренировок магистров: