Орен взглянул на сестру: его сердце кольнуло от вида ее подавленных черточек лица, вида розовеющих белых шрамов, – глядя на прекрасные, налившиеся влагой глаза, у него самого наворачивались слезы. Его затрясло изнутри, в глазах помутилось, зубы сжались. Он резко отшвырнул вилку – та звякнула, отскочив от стола, и упала на пол. Горничная незамедлительно подняла ее.
– Замолчи! Заткнись! Заткнись! – в исступлении подорвался Орен. – Не смей ее обвинять!
Разразился скандал. Дариния зашлась отборной бранью, опрокинула стул, заметалась по обеденной, проклиная всех людей без исключения и размахивая руками; скинула золотые и серебряные миски, блюдца и кубки со стеллажей.
– Клаунерис, посмотри на своего сына, посмотри! Он снюхался с ней, понимаешь, снюхался! Чего ты молчишь?! Снова молчишь и молчишь! Язык проглотил?! Ты хочешь, чтоб твоего сына за кровосмешение судили? – рыдая, визжала она и в безумстве трясла мужа.
Клаунерис спокойно встал, отстранился от Даринии и, даже не удостоив взглядом ни жену, ни детей, молча ушел с кипой бумаг в руке.
– А ты, сынок, что ты с ней возишься? Заразу хочешь подхватить? – Дариния склонилась над ним.
– Ты себя слышишь?! – заорал в ответ Орен ей прямо в лицо. – Какую в бездну заразу?!
– О-о-о, ненаглядный мой, – обняла его Дариния и принялась судорожно поглаживать по затылку. – То очень, очень опасная болезнь. Она лишает магов их Силы. Ты думаешь, почему у меня и твоего папы, лэра и лэрэсы, родился обычный человечек? Я подхватила эту хворь, когда вынашивала твою сестру, – я чувствовала, как она высасывает мою Силу. Даже простейшее заклинание сотворить не могла! И все врачеватели были бессильны. Я ночами молилась Творцу, дабы хваробу ту отвел от меня. И Всевышний услышал! Дал мне силы родить ее раньше срока.
– Лэрэса… мама, часто у двух магов рождаются дети не маги, нет такой болезни, – робко запротестовала Нария, потупив взор.
Мать резко выпрямилась. Подлетела к дочери. Звук сильного хлопка сотряс воздух. Нария схватилась за щеку и, усердно дыша, выбежала из обеденной.
Орен с отупением смотрел на мать. Его трясло; разум был облачен в мантию ярости, парализующую, безутешную, при которой невозможно ни крикнуть, ни пошевелиться, ни соображать. В ту самую минуту ему хотелось сжечь дотла этот дом вместе с чокнутой матерью, зарвавшейся служанкой и черствым отцом, но еще больше он желал броситься к сестре, прижать ее к груди, как всегда прижимала его она, и успокоить. Однако все это было недостижимым – реальным оставался лишь яд ненависти, растекающийся по крови.
Выкрикнув несвязную брань, Орен спешно выбежал из дома.
И пусть