как будто вода стекает в прозрачную даль колодца,
когда голубым бериллом вдруг чиркнет звезды кресало…
И сладко душа грустила
о том, что сама не знала.
СТАВРОПОЛЬ
Не жал комбат мне руку напоследок —
он, как ищейка, шёл за мной по следу,
хотел в дисбат отправить, на курорт.
Но я слинял. Я в поезд сел, что в девять
и ничего, увы, не мог поделать
с улыбкой, что растягивала рот.
Я ехал долго. Были пересадки,
а за окном столбы играли в салки,
мое воображение дразня,
и в этом ритме ровного движенья
происходило к дому приближенье,
и замирало сердце у меня.
Восторг крепчал. Стремительнее пули
я вылетел, хмелея от июля,
лицо сияло, словно лунный диск.
Задев мешок, свалив какой-то ящик,
я отыскал автобус проходящий
с табличкой «Элиста—Невинномысск».
Урчал мотор. Я отодвинул штору —
и дух перехватило от простора
холмистого. Не верилось глазам.
То делалось мне холодно, то жарко:
мелькали Извещательный, Татарка,
и, наконец, он показался сам.
Здесь, у подножья Комсомольской горки,
повеял ветер влажновато-горький —
он был упруг, как в градуснике ртуть.
Он был отнюдь не робкого десятка —
он Пушкину распахивал крылатку,
такой же странник, чей неведом путь.
И в непрерывном колыханье веток
я обнимал тот непослушный ветер,
и были с ним мы лучшие друзья.
Он подсказал мне, этот ветер шалый:
есть города прекраснее, пожалуй,
но есть такие, без каких нельзя.
* * *
На исходе сентябрьских дней
я пойму среди листьев балета,
что с годами твой образ бледней,
словно месяц с лучами рассвета.
С той поры не один уже год
город прячется в жёлтые шали,
и сквозь листьев прощальный полёт
я прощаю всех, кто не прощали.
Всех, кому не дарил я тепла…
Велики эти скорбные списки.
Осень, как кредитор, сберегла
все мои долговые расписки.
А вокруг – безответная ночь.
дожидаюсь рассвета, как чуда.
Ну, кому бы, кому бы помочь,
если помощи нет ниоткуда?
* * *
Конус часовни. Слева
ржавой ограды копья.
Кладбище. Запах тлена.
Склепы. Кресты. Надгробья.
В этом покое вечном
девочка в платье белом
весело и беспечно
«классики» чертит мелом.
Патина в прутьях сквера.
Глупых синиц усердье…
Как ты наивна, вера
в собственное бессмертье!
Нам никуда не деться:
обречены с рожденья.
Боже, продли нам детства
сладкое