– Верно, сын мой… – глаза Игнасио потеплели. Он крепко пожал руку и с оглядкой шепнул: – Завтра празд-ник Святого Хуана… Зайди ко мне до торжества… Есть разговор.
Глава 11
Кот Пепе лежал ночным калачом на хозяйском комоде и смотрел на Игнасио. В его сонных глазах, янтарных, как песчаное в солнечный день дно, покоилось что-то значительно большее лени. В их прозрачном стекле отражалась согбенная молитвой фигура хозяина.
Монах просил Бога даровать ему силы и вновь отбивал поклоны, и безмерно напрягался в поисках конечного решения. Гибли люди, гибли ужасной, непостижимой смертью; и он, отец Игнасио, был бессилен что-либо изменить. Голова трещала от вопросов. Падре напоминал оголенный нерв. Решать приходилось только ему – это было жизненно необходимо. Но решить эту задачу он не мог.
Кот вдруг зашипел, вскочив на лапы, выгнул спину черной подковой. Миг – нырнул с комода, прижался к ногам хозяина. Игнасио прислушался: за окном глухо стояло смоляное пятно ночи.
– Наконец-то все угомонились. – Он вспомнил, сколько ему и коррехидору Аракае пришлось попотеть, прежде чем с грехом пополам удалось разместить на постой драгун.
Очаг догорал, и мрак, поселившийся по углам обители, медленно ширился, змеился к центру, будто живой.
Священник взял пару шишковатых поленьев в углу у стены, где хранился запас дров, и положил на мерцающий рубин углей. Пламя жадно облизало их огнистым языком, защелкало под корой, затрещало. По стенам заскакали карминовые отблески, поползли неясные тени, а падре Игнасио стоял недвижимый, ощущая торопливо бегущее тепло, и смотрел, смотрел в огонь…
За окном клубился мрак, и бриз с океана сотрясал дряхлую оконную раму, шептал в частоколе, будто ведьма, ворожившая сквозь редкую гниль зубов.
Монах налился тревогой, на какой-то миг он услышал свой внутренний голос: «Беги, Игнасио. Беги прочь!» И тут же дыхание гор плеснуло в ноги далеким детским плачем, а эхо откликнулось песьим хохотом.
С неспокойным сердцем падре бросил невольный взгляд на тяжелую низкую дверь. Она была заперта на железный язык засова и мелко дрожала.
Монашеская готовность к смерти оставила отца Игнасио. Сейчас она, смерть, виделась ему, крепкому духом и плотью, чем-то чужим и крайне далеким, тем, что является уделом преклонных лет, людей, уставших от мирских забот и волнений. Но…
Шерсть на спине Пепе вздыбилась и колола воздух. Он задыхался в отрывистом шипе и плотно лип к хозяйским ногам: глаза кота немигающим стеклом таращились на дубовую дверь.
Глядя на реакцию животного, священник ощутил, как морщины испуга зазмеились по его лицу.
Похолодевшими руками доминиканец нащупал крест на стене и, запекая уста молитвой, перекрестил им дверь.
Бутовый пол у входа вздулся, что готовый прорваться волдырь. Игнасио на подгибающихся