– Этого я не знаю. Может, совесть замучила…
– Совесть? А немецкая тыловая администрация знала о том, что я отвезла вас в детский дом?
– Не знаю.
– Вам о чем-нибудь говорит фамилия Каминский? Бронислав Каминский?
– Если не ошибаюсь, это был глава оккупационной администрации в Локоте.
– Верно. А он часто навещал вас в детском доме?
Меренков посерел. Ему казалось, что, если сейчас он скажет неправду, то провалится сквозь землю. Да и при большом скоплении народа он не мог лгать – слишком отчетливо читалось все по его лицу, лицу человека, неискушенного в подобных делах и мероприятиях.
– Да, навещал.
– С какой целью?
– Вы и он хотели меня усыновить.
По залу прокатился рокот. Прокурор попытался прервать допрос, но судья настоял на продолжении – слишком важные обстоятельства открывались теперь. Меренкова раздирали противоречия – с одной стороны, он не мог врать, а с другой стороны, его показания вели сейчас к оправданию женщины, которую на скамью посадил не кто-нибудь, а КГБ, а потому могли иметь для него самые роковые последствия.
– Скажите, что случилось с мукомолкой вашего отца тогда, летом 1941 года?
– Ее сожгли при эвакуации мирного населения.
– Почему сожгли?
– Чтобы врагу не досталась, понятное дело…
– А что случалось с людьми, которые не хотели эвакуироваться?
– Тех, кто оставался на оккупированной территории, считали пособниками гитлеровцев.
– И какова была их судьба?
– Их расстреливали.
Очередной рокот негодования. Антонина радовалась. Меренков не находил себе места. Он решил прервать допрос. Решение нашлось неожиданно, пришло из глубины души:
– Я отказываюсь от всех показаний, данных ранее на следствии и в суде. И больше говорить ничего не хочу.
Под аккомпанемент выкриков из толпы он сел на место в зале, а мысленно вернулся к событиям прошлого лета, когда первый раз беседовал с сотрудниками КГБ…
Лето 1978 года, Москва
Сын расстрелянного мельника Василий Меренков был вызван на допрос на Лубянку и сейчас беседовал со следователем. Когда он рассказал ему все, что смог вспомнить, из своего военного прошлого, следователь задал вопрос:
– Итак, что же получается? Из всего сумбура Локотского самоуправления вы смутно помните только расстрел отца и матери, детский дом под Брянском, и то, как гитлеровцы прикрывались вами как живым щитом, во время отступления?
– Если коротко, то да.
Следователь с явным неудовольствием взглянул на Меренкова.
– Но расстрел отца и матери произвела вот эта женщина? – он выложил на стол несколько фотографий разных времен, на каждой из которых была изображена Антонина Никитина.
– Да,