такого уж значения: наоборот, меньше оснований для сожалений. Но теперь все изменилось: ему выпала участь жить, и он вынужден был признать, что не имел для этого ни призвания, ни таланта, ни денег. Короче, ни одного потребного качества, кроме здоровья. «Как я буду скучать!» – подумал он. И почувствовал себя обманутым. Муха, жужжа, улетела. Борис провел рукой под рубашкой и погладил шрам, который прочертил его живот на уровне паха; он любил трогать этот маленький рубец плоти. Он смотрел на потолок, он гладил шрам, и на сердце у него было тяжело. В палату вошел Франсийон, направился к Борису, неторопливо шагая между пустыми койками, и вдруг остановился, разыгрывая удивление.

      – Я тебя искал во дворе.

      Борис не ответил. Франсийон негодующе скрестил руки.

      – Два часа дня – а ты еще в постели!

      – Я сам себе надоел, – сказал Борис.

      – У тебя хандра?

      – Никакая не хандра, просто я сам себе надоел.

      – Не переживай. В конце концов это закончится.

      Он сел у изголовья Бориса и начал скручивать папиросу. У Франсийона были большие глаза навыкате и нос, как орлиный клюв; вид у него был свирепый. Борис его очень любил: иногда, едва взглянув на него, он разражался безумным хохотом.

      – Ждать недолго! – сказал Франсийон.

      – А сколько?

      – Четыре дня.

      Борис посчитал по пальцам:

      – Получается восемнадцатого.

      Франсийон в знак согласия что-то пробормотал, лизнул клейкую бумагу, закурил папиросу и доверительно наклонился к Борису.

      – Здесь никого нет?

      Все койки были пусты: люди были во дворе или в городе.

      – Как видишь, – сказал Борис. – Разве что шпионы под койками.

      Франсийон нагнулся ниже.

      – В ночь на восемнадцатое дежурит Блен, – объяснил он. – Самолет будет на площадке, готовый к отлету. Он нас пропустит в полночь, в два часа взлетаем, в Лондоне будем в семь. Что скажешь?

      Борис ничего не ответил. Он щупал шрам и думал: «Они везучие», – и ему становилось все грустнее и грустнее. Сейчас он меня спросит, что я решил.

      – А? Ну? Так что ты об этом думаешь?

      – Я думаю, что вы везучие, – сказал Борис.

      – Как везучие? Тебе остается только пойти с нами. Ты же не скажешь, что это для тебя неожиданность? Мы ведь тебя предупредили.

      – Да, – признал Борис. – Это так.

      – Так что же ты решил?

      – Я решил: черта с два, – с раздражением ответил Борис.

      – Однако же ты не собираешься оставаться во Франции?

      – Не знаю.

      – Война не закончена, – упрямо сказал Франсийон. – Те, кто говорит, что она закончена, трусы и лжецы. Ты должен быть там, где сражаются; ты не имеешь права оставаться во Франции.

      – И ты меня в этом уверяешь? – горько спросил Борис.

      – Тогда решай.

      – Подожди. Я жду приятельницу, я тебе об этом говорил. Решу, когда ее увижу.

      – Тут не до приятельниц: