– Знаю. И понимаю ее, как никто. Я и сам, как видишь, тут слегка помешался. А то бы фиг здесь так долго и упорно сидел. За ухо меня сюда, если что, не тащили. Сам пришел и остался – по любви. В жизни всякого разумного существа обязательно должна быть роковая любовь, я считаю. Одной достаточно, больше не надо. Но уж эта единственная должна быть – ух! Такая, когда глядишь на изъяны и умираешь от нежности, заключаешь в объятия и получаешь в лоб, приходишь с дарами и гадаешь, как бы их так ловко подсунуть, чтобы не отказались наотрез. И каждый день приходится очаровывать заново, былые заслуги не в счет.
– Но зачем нужна такая любовь?
– Ну как – зачем? Чтобы жизнь сахаром не казалась. Чтобы не было слишком легко! – хохочет Стефан. Но глаза его при этом остаются серьезными.
Вечно с ним так, – думает Ханна-Лора. Но вслух укоризненно говорит:
– Хорош «апокалипсис». Лучезарные демоны и пожиратели радости! Не верю. Для тебя это – пара пустяков.
– В том и беда, что не пара, а какие-то страшные толпы пустяков. Слишком много для одного сравнительно небольшого города, населенного совершенно беззащитными перед этими пустяками людьми. Наводить здесь сейчас порядок – все равно, что дорогу в снегопад разгребать, пока впереди расчистишь, сзади снова сугроб насыпало; а о том, что творится по сторонам, лучше вообще не думать, если хочешь остаться в здравом уме. Ладно, что толку ныть. Я заранее знал, на что подписываюсь. Так всегда получается, если сразу открыть слишком много новых Путей. Но ради тебя, дорогая, я готов на любые безумства.
– Ты и без меня распрекрасно на них готов, – смеется Ханна-Лора. – Спасибо, конечно. Здорово получилось. Как же я поначалу боялась уводить отсюда наши Мосты! Но твой план сработал, здешние люди держат нашу реальность не хуже; положа руку на сердце, пожалуй, даже покрепче, чем это делали мы. Еще никогда земля под ногами не казалась мне настолько надежной. А у меня на такие вещи, ты знаешь, еще со старых времен неплохое чутье.
– И учти, это только начало. Не так уж много народу сейчас в игре. Будет гораздо больше. Каждый день хоть кто-нибудь да выходит из своего двора на незнакомую площадь, освещенную факелами; садится в трамвай прежде, чем вспомнит, что в городе их отродясь не было; распахивает окно навстречу шуму прибоя Зыбкого моря и его соленому ветру. Или просто останавливается, забыв, куда шел, потому что заметил в проходе между домами какой-нибудь ваш переулок Веселых Огней или улицу Лисьих Лап, принял их за сияющие небеса, вечную родину своего сердца, никому не расскажет, никогда не поймет, что случилось, но уже не сможет разлюбить. Что мы здесь отлично умеем, так это тосковать по чему-то неведомому, любить его больше жизни и одной своей невшибенной дурью, которую деликатно именуем «созидательной волей», это