Монтаж. Алексей Лес

путь до любой работы всегда был долгим. Чертовски ранний подъем. За окном темнота и силуэты деревьев. Каждое утро я отправлялся пешком через лес в сторону железнодорожной станции. В темноте я шел по асфальтовой дороге половину пути, следующую половину по тропинке, что змейкой виляла среди деревьев. Яркий луч фонаря освещал на два метра вперед, но большой нужды в нем не было, спустя столько лет я уже мог пройти этот путь с закрытыми глазами. Чаще всего я выходил слишком поздно, поэтому оставшиеся двести метров бежал один на один с электричкой. Зимой было сложнее. Снег сковывал движения и забивал ноги. В расстегнутой куртке, в поту я выныривал из утреннего мрака на освещенную фонарями платформу. Частенько машинисты терпеливо дожидались меня, пока я несся через покрытую льдом станцию к последнему вагону. Это были в основном хорошие парни.

      Так с утра, в полутемном вагоне, среди пьяниц и обреченных, я проглатывал строчки великих, отключаясь от внешнего мира под стук колес. Поезд шел сорок минут. Я выходил в Девяткино и сразу оказывался в метро. В зависимости от места работы я ехал от тридцати минут до часа. Мигающие лампы в вагонах и на платформах были чем-то вроде постановочного света на съемочной площадке моей жизни. Затем, стоя на остановках, я дожидался наземного транспорта. Чертовы больницы никогда не располагались рядом с метро…

      В этот раз я ждал трамвай. Рядом с мусорным баком яростно дрались голуби. Горбушка белого хлеба лежала рядом и была такой манящей, но слишком маленькой для всех. На поле битвы появился новичок, он легко оттолкнулся от ближайшей крыши и спикировал к месту схватки как коршун. Мощная белая грудь сшибла двоих, еще одного настиг прочный клюв. Все остальные, сохранившие остатки разума, бросились врассыпную. Гигант неторопливо принялся кромсать горбушку. Его широкий клюв охватывал целые горы белого хлеба, а мощная шея покорно раздвигалась, пропуская внутрь кусок за куском. Проигравшие подскакивали и клевали отлетающие крошки. Гигант лишь гневно вращал глазом и предостерегающе щелкал острым клювом. Наконец с горбушкой было покончено. Белогрудый прошествовал сквозь толпу сородичей и устремился к мусорному контейнеру, нервно потряхивая крыльями. У бака он будто бы что-то вспомнил, встрепенулся и ринулся назад. Добежав до стайки неудачников он со всей силы долбанул самого хилого по голове. Бедняга пронзительно застрекотал в последний раз и, прокрутившись на когтистых ножках, рухнул на землю. Из головы била кровь, пачкая снег и перья. Гигант три раза повел головой взад-вперед и удалился, остальные разлетелись по соседним крышам в ожидании следующей горбушки.

      Я вспомнил, как читал статью о том, что голуби – это единственные птицы, убивающие себе подобных ради удовольствия. Нам людям нашлось бы, о чем перекинуться с ними парой словечек.

      Подошел мой трамвай, я вскочил на подножку, отодвинув наглого маленького мужичка с длинным носом, затем присел на желтую скамью, ловко попав между двумя ледяными полосками металла, и сжал зад, чтобы он помещался только на ткани сиденья.