Я не из тех, кто предает друзей, для меня лучше соврать; предать – значит, потерять, так говорил мой дед, и я подписываюсь под каждым его словом. Отец так и ничего от меня не добился, сдался после месячного допроса с карательными мероприятиями, которые я каким-то чудом выдержал. А может, я просто знал, что если сдамся, скажу, где раздобыл книгу, случится нечто ужасное и непоправимое? В то время ничего не стоило расстрелять семью за одну запрещенную правительством книгу, хранившуюся в доме, в частной собственности.
– Здравствуй, любитель читать, что не следует, – съязвила она. Я посмотрел на нее таким ненавистным взглядом, от которого она даже вздрогнула. Не исключено, что мне просто показалось. – Не злись. Правда ведь всегда глаза колит.
– Зачем ты ходишь в школьной форме внешкольное время? Нет денег на платье? – спросил я, обратив внимания на ее строгие брюки, хорошо отутюженные, чистые, с ровными стрелками; на белую блузку с накрахмаленным воротничком.
– Не твое дело. – Теперь и она рассердилась; лоб по центру прочертила противная пульсирующая венка.
– Чего тебе?
– Как ты разговариваешь со старостой?
– Мы не в школе, – заметил я.
– И когда ты исправишься?
– Ой, Светка, не умничай лучше, переходи к делу. Мне некогда с тобой тут спорить.
– Какой деловой. – Она поправила воротничок и спросила. – Тебе известно, что наш трудовой класс нуждается в ремонте?
– А я тут причем?
– При том. Мне сказали, что ты хорошо белишь стены.
– Кто?
– Неважно. Так умеешь или нет?
– Умею.
– Кто научил?
– Я что на допросе?
– Нет. Но…
– Мама меня научила. Мама! Довольна?
– Почти.
– Что значит твое «почти»?
– Раз ты умеешь белить стены, пора тебе сделать что-то полезное для общества.
– Ну начинается.
– Отказываешься?
– А что если откажусь?
– Ты знаешь, что будет.
– Вот влип же! – Я взялся руками за голову и, не дожидаясь, когда она начнет говорить, спросил. – Когда прикажешь белить?
– Вот, другое дело, –