– Да, мама, – через себя выдавил я.
– Люблю тебя.
– И я тебя.
– И отец тебя любит… просто не показывает этого.
– Я чувствую его любовь через ремень.
– Перестань ехидничать и дерзить! – Она легонько щелкнула пальцами по моему расплющенному носу, усыпанному веснушками. – Прости.
– За что ты извиняешься? Ты ведь невиновата. – Я поцеловал ее в щеку. Она пахла душистым хозяйственным мылом и дорогим парфюмом, привезенным отцом из-за рубежа.
– Виновата больше, чем ты думаешь.
***
К вечеру отец неожиданно раздобрел и разрешил мне присутствовать за ужином, который я съел в два счета, дабы проголодался за целый день. После ужина состоялся нравоучительный и нудный разговор о добре и зле; я беспрекословно соглашался с каждым догматом отца – и он знал, что я буду соглашаться; он сломил меня, как ломают необузданную волю собак, глядя ей прямо в глаза. Разговор длился никак не меньше часа, а мне показалось и вовсе часа три-четыре; время остановилось. Настроение отца после таких задушевных разговоров неминуемо улучшалось, поэтому он мог позволить себе выпить чуть больше конька, улыбнуться, пошутить, вспомнив старые, как мир, анекдоты…
В общем, к окончанию ужина отец отпустил меня гулять; честно говоря, я сначала не поверил в серьезность его слов, ему пришлось повторить во второй раз; повторять он не любил, обычно злился и нервничал, а тут даже бровью не повел, провожая меня скупой улыбкой. Я быстро оделся, и хромая выскочил на улицу, пока отец не передумал. Я так торопился, что забыл позвонить Степану, чтобы тот выдвигался из дома, в сторону нашей тайной базы; всю дорогу ругал себя за глупость. Можно было сэкономить кучу времени, которого и так было в сухом остатке; не зря говорят: поспешишь – людей насмешишь.
Когда я пришел к Степану, я порядком выдохся; три километра «с тяжелыми побоями» на теле – кого хошь измотают. Увидев меня на пороге, Степан изрядно удивился, даже для хохмы протер глаза, словно увидел не меня, а призрака.
– И какими судьбами? – спросил он, выйдя полураздетым на улицу, озаренную теплым вечерним солнцем, после чего плюхнулся на скамейку, сколоченную подле белого заборчика, тянувшегося по периметру палисадника.
– Решил тебя удивить. – Я сел рядом со Степаном, у которого было сбито дыхание. Его руки спрятались за рукавицами, к которым прилипла древесная стружка.
– Тебе это удалось в полной мере, товарищ. – Он хохотнул и похлопал меня по плечу. – И чего не позвонил? Встретились бы…
– Я бы позвонил, да вот обстоятельства вынудили меня бежать из дома.
– Снова отец?
– Он самый, – подтвердил я.
– Воспитывал?
– Угу.
– Ремнем?
– Да.
– Плохо. Не повезло