– Всё так, Вилли, однако, тебя не заставляют с утра до ночи впахивать, как угорелый, под страхом того, что больше не увидишь рассвета. Особенно тяжело это даётся тем, кто не привык к подобному обращению. Я учёный, Вилл, а не строитель, не каменщик и даже не дровосек.
– Все мы жертвы режима…
– Все мы жертвы режима, Вилл, – перебил его Людвиг. – Однако, возможно, именно вы будете бросать лопатой землю на всех нас. Посмотри вокруг. У тебя и у Фрида здесь самая высокая вероятность ещё обрести счастье в жизни, поэтому, прошу, постарайтесь наладить жизнь, если вся эта чертовщина когда-нибудь всё же закончится.
– Обрести счастье в жизни? О чём ты, Люд? Закрывая глаза, я вижу, как невинных людей сжигают и расстреливают сотнями! Я вижу страх в их глазах! Я вижу отчаяние, смирение и страдания! А самое ужасное состоит в том, – шептал Вильям, – что это делается моими руками. Я убиваю людей, Люд! Я убиваю людей! О каком счастье может идти речь?
Сигарета медленно тлела в худощавой руке Вилла. Они сидели в жалкой каморке одного из местных служак, который сейчас вышел, развязав этим им язык.
– И что ты думаешь? – спросил Фридрих.
– Я не знаю.
– Сколько людей уже погибло в этом лагере? Есть предположения? У меня – нет, у тебя, я уверен, тоже.
– Конечно, списков ведь не ведём.
– Не собираешься же ты его бросить в этой темнице?
– А есть другие варианты? – спросил Вилл, поймав многозначительный взгляд Фрида.
– Ну и погодка! Чёртовы евреи! Всё из-за них! – вдруг оборвал разговор Силвер, хозяин дома, совсем уже помешанный на расовой принадлежности и идеологии государства.
– А как ты считаешь, Силв, евреи – люди?
– Известно, люди, только низкого качества.
– Из-за чего?
– Так угодно богу. Не знаю. Отстань.
– А был ли ты знаком лично хоть с одним из них?
– Конечно, нет. Я всегда держался подальше от этого мусора, – самодовольно и с какой-то даже великой гордостью произнёс Силвер.
– Страшное дело, Вилл. Человек даже не общался ни с одним из них, но всё равно ненавидит. То есть, у него не было даже мрачного
опыта, – говорил Фридрих, громко хлюпая сапогами по грязи.
– Вот именно, что страшное. Только мир почему-то не замечает этого.
– У меня такое ощущение, что вокруг все рехнулись.
– Или только мы с тобой.
– Лучше сойти с ума вдвоём, чем всем миром сразу.
– А по мне, так разница небольшая, ведь вы друг друга всё равно не можете понять.
Мрачная погода. Дождь будто выливал все свои запасы. Казалось, он хотел вылить всё, что нужно было вылить за весь год. Его размеренный шум успокаивал и волновал