Прилепская красавица не унималась, не давая опомниться уныло и хмуро стоящему возле Евграфа, рассматривающего следы причудливых зверей, управляющему. Возможно, пользуясь молчаливостью Тулина и поддержкой Ольги, которая весело смеялась на каждое выступление Марфы.
– Что, Михаил Иванович, упустил конезавод? Кошка да баба всегда в избе, а мужик то должен быть во дворе. Надо смотреть за хозяйством. Вот, Николай Никитич Добрынин, тебе головёнку и отшибёт и бородку выщиплет. Не соображаешь ничего про Волколаков, так может про домовых тебе рассказать? Ты хоть когда-нибудь домового видел? Хотя откуда тебе. От бобыля и домовой уйдёт. Что с тебя взять, мужика, что бабе показать стыдно, то мужику смех, – не унималась Марфа.
– Успокойся, Марфа, дай его благородию разобраться во всех делах. Что тебе под хвост попало? Всё неймётся! – устало сказал побеждённый управляющий.
– Михаил Иванович, молчу, молчу! Не буду более мешать ни его благородию, господину сыщику, ни вам, человеку бывалому и на нашем конезаводе властью оделённому, – хитро сказала крестьянка, посматривая на него с некой любовью и весельем.
Тулин внимательно осмотрел место с остатками пищи и кровью, после этого направился к обрыву, пригласив с собой Михаила Ивановича. В дальнейшем, спустился, держась за деревья вниз и пошёл по тропинке, ведущей вдоль обрыва. Через некоторое время его взгляд упёрся в достаточно широкий лаз, уходящий в землю, под обрыв. Лаз был занавешен каким-то холщовым плотным тряпьем, грязным и бесцветным. Сыщик достал пистолет и сдернул холщовую ткань от входа. Взгляду представилась небольшая пещерка-нора, человек на двух-трёх не более, и то если располагаться близко друг другу. Пол был ровный, имевший по трём углам лежанки из сена и лапника. Только напротив входа лежанка отсутствовала. В середине пещерки имелся очаг, сделанный из небольших камней. На лежанках лежали двое связанных человек с мешками на головах, которые услышав шум от сдернутой ткани начали шевелиться и мычать. Видимо, во рту у них были кляпы. Тулин подал знак управляющему, тот залез, скрючившись в половину своего роста, в земляную нору, и достал оттуда волоком первого человека. Вытащив, снял с головы мешок и выдернул грязный кляп изо рта. Взору сыщика и управляющего предстал господин, с жесткими, коротко подстриженными волосами на голове. Надменным лицом и невообразимо дурно пахнувший, видимо от собственных испражнений. Это был Александр Майлов. Как только ему вытащили кляп, господин начал злобно орать, при этом внимательно осматривая своих спасителей.
– Я, господа, никому не позволю издеваться надо мной. Буду жаловаться губехнатоху, полицмейстеху и начальнику жандахмского упхавления. Подобное отношение ко мне недопустимо! Хиски, котохым я подвехгаюсь, не соответствуют денежному содеханию.