На складах пушек пропасть, но, почитай, все перепорченные. Васька пушек не выбирал (не его ума дело), а таскал в телегу то, что уже было выбрано. Но таскать пришлось до удивления немного. Офицер дело свое знал отменно, каждый ствол ощупывал, достав зеркальце, высматривал, нет ли изнутри раковин или ржавчины какой.
– К употреблению опасно! Волоките обратно!
Знак годности – адмиралтейский якорь – накладывали редко. Ругался офицер, кулаками начальнику арсенала грозя:
– Ты глянь, такой-разэтакий, что у тебя творится! Ты же тыщи стволов губишь, сволочь!
Краснел чиновник от злости, огрызаясь в ответ:
– Не оскорблять! Я дворянин потомственный и оскорбительств чести своей не потерплю!
– Ах, ты еще о чести вспомнил! – разозлился вконец офицер и хвать за шпагу.
Начальник арсенальный не стал ждать, чем все закончится, а, живот немалый подобрав, дал деру.
Нахохотались матросы, глядя, как прыгает через лужи чиновник.
А Ваське обидно стало, что не побежал за складским их офицер. Вспомнилось вдруг далекое: их деревня, барин толстый, точь-в-точь как этот. Чай любил во дворе пить да смотреть, как мужиков насмерть запарывают. А на Пасху созовет, бывало, сирот яичками крашеными одаривает, слезится…
Жалко, что не побежал за складским офицером!
Так и вернулись, почти без пушек. Ившин потом говорил, будто лейтенанта ихнего здорово капитан ругал. А Васька так понял, что ругался капитан потому, что тоже, как и он, толстых не любил.
Как ни странно, но так оно и получилось. Когда, вернувшись с арсенала, доложился лейтенант Мельников, что отобрал лишь неполный десяток стволов, не сдержался Хметевский:
– Что же ты, дружок, по мордасам не выдал чиновнику складскому за все содеянное в благодарение от флота российского?
Потупился лейтенант Миша Мельников, сказал, желваками играя:
– Виноват, боле сей конфуз не случится!
Вечером перед самым отбоем собирались обычно на «Не тронь меня» матросы подле фок-мачты, где место для курения и разговоров уставом определено. Травили они байки флотские, пели песни любимые:
Уж мне надобно сходить
До зелена луга…
Уж мне надобно навестить
Сердешного друга…
Вначале распевали песни грустные, неторопливые, потом побойчее да повеселее. Наконец кто-то не выдерживал:
– Эх, веселое горе – матросская жисть! Давай круг, робяты!
Расступались тогда матросы, подвигались, давая простор плясуну. А тот как присвистнет, притопнет и пошел наяривать, только доски палубные гнутся! Вот еще двое не выдержали, тоже в круг повыскакивали.
– Давай, «фока», жарь,