Я хрипло закашлялся, отдышался и приподнялся, давая сползти с плеч одеялу.
– Смогу.
Ни ночной сорочки, ни исподнего на мне не было, но трудно придумать вещь более глупую, нежели стесняться человека, который обихаживал тебя в беспомощном состоянии, обтирал и делал невесть что еще. Я начал подниматься и сразу покачнулся, тогда Марта придержала, помогла устоять на ногах.
Девичьи запястья были тонкими, а руки будто прутики, но хрупкость оказалась мнимой – знахарка без всякого труда довела меня до бадьи и помогла усесться внутрь. Я поместился в кадке, из воды остались торчать лишь торс и колени.
Хорошо!
Марта вручила мне кусок мыла и жесткую мочалку, а сама выволокла на улицу тюфяк. Вскоре девчонка вернулась с грязным покрывалом, кинула его у порога и потребовала:
– Мойся! Вода остывает.
Я не без сожаления сбросил оцепенение, стал намыливать плечи и спросил:
– Мы ведь не в городе? Далеко до него?
На эту мысль натолкнула тишина. Она не была абсолютной, время от времени где-то поблизости кричал петух, а, если прислушаться, получалось разобрать козье блеянье, но в остальном никаких привычных уху звуков не раздавалось. Ни криков лоточников и колокольного звона, ни лошадиного ржания и стука копыт по мостовой.
– До города? – Марта испытующе посмотрела на меня и пожала плечами. – Часа полтора на повозке ехать. Через лес.
Девчонка принялась готовить для меня новый тюфяк, а я завел руку за спину и попытался нащупать рану на пояснице, но от той не осталось и следа. Даже рубца не смог нашарить, будто удар ножом всего лишь привиделся.
Закончив с тюфяком, знахарка сунула мне полотенце; я кое-как обтерся и вернулся на свое место уже без посторонней помощи, словно помывка неким чудесным образом придала сил. Даже кашель на время перестал беспокоить.
Закутавшись в одеяло, я почувствовал себя заново родившимся и, к немалому своему удивлению, ощутил голод. Марта принесла миску бульона, где на этот раз обнаружилось немного лапши и две половинки вареного яйца, а в завершение трапезы вручила мне кружку подслащенного медом травяного настоя.
За окном окончательно сгустились сумерки, в комнате стемнело, но ни лучин, ни свечей Марта зажигать не стала. Послышался шорох платья, мелькнуло в полутьме что-то белое, легонько плеснула в бадье вода.
Я не стал подглядывать и закрыл глаза. Хотелось спать, да и, в любом случае, было слишком темно…
На следующее утро разбудило пение. Негромкое и приятное, оно вырвало меня из дремоты, заставило встрепенуться, продрать глаза и оглядеться по сторонам.
Пела Марта. Она сидела у окна, напевала что-то негромко и штопала дыру на пропоротом ударом ножа плаще. Выстиранное и починенное белье, рубаха и штаны уже лежали рядом с тюфяком.
– Разбудила? – огорчилась девчонка, заметив мое движение.
– Вовсе нет, – уверил я ее.
Голос