Юрке всякие душевные тонкости были не свойственны. Но, правда, и жлобом он не был. Когда она попробовала подъехать к милому с идеей регистрации («зарегистрируемся, пропишу у себя»), тот, свинья, расхохотался:
– Я у мамы прописан, и ее единственный сынок.
Все чаще одолевали Надю безрадостные мысли.
Юрик отсыпался после ночной смены в шахте, у нее был выходной. Позавтракала, перемыла посуду и спустилась на второй этаж к почтовым ящикам – взять телепрограмму, пока не сперли. В программу был вложен конверт. В подъезде темновато, не разобрать – от кого, но почерк, вроде бы, незнакомый.
Надежда поднялась в квартиру, в кухне у окна посмотрела – из Артюховска, но не Сергея рука, чужая. Отчего-то екнуло сердце. Вскрыла письмо, прочитала раз, потом другой…
Писал артюховский сосед и дружок бывшего мужа – Николай: о странном отъезде Сереги, о его молчании. Объяснял, что долго не решался написать ей, знал, что развелись, но больше некому: ни его нового адреса не знает, ни точного названия организации, где он работает. На деревню дедушке писать? Дом стоит закрытый, ключи не оставил, телефон – «вне зоны»… Не могла бы она узнать, доехал ли благополучно, жив-здоров ли, почему вестей не подает?
В конце мая к Наде приходили двое ребят из бригады Сергея. Они знали, конечно, что супруги разбежались и даже развестись успели, и что Сергей здесь не живет, но уже две недели назад он должен был выйти из отпуска на работу. В бригаде ждали: мало ли, с билетами туго, может, приболел, а, может, загулял – познакомился с какой-нибудь бабенкой. Но в таких случаях телеграмму посылают. Бригадир попросил сходить к хозяйке, у которой он снимал жилье. Та тоже ничего не знает, вещи на месте. Уволят, конечно, мужика, в связи с невыходом на работу, и на репутацию его не посмотрят, только все это абсолютно на Сергея не похоже. Может, Надежда что-то знает?
Надя немногочисленных друзей бывшего мужа видеть не могла – понимала, что они знают всю их подноготную и винят ее. К тому же, еще не совсем остыла после очередной размолвки с Юриком, а потому была в своем репертуаре: облаяла мужиков, как хотела, только что взашей не вытолкала. Не знает, и знать не желает! Ей дела нет, что там стряслось с этой бестолочью несчастной, с ним всегда что-то происходит!
Тут уж она перегнула палку, конечно: бестолочью он не был, и ничего такого, из ряда вон выходящего, с ним не происходило. Выскочив за дверь, мужики, кроме нецензурных слов, вспомнили только одно приличное: мегера.
Юрка, который во время этой сцены благоразумно носа из спальни не высунул, потом сказал изумленно:
– Ну ты и стерва! Чем он тебя так уж допек? Чего взбесилась?
А она и сама не понимала, зачем и почему! Только сейчас, прочитав письмо, начинала понимать. Вернее, не умом понимать, а сердцем чувствовать,