Я плюнул, протер и отнес с поклоном очки дежурной по этажу. Еще раз взглянул на три фиолетовых овала, положил фотографию в плотный коричневый конверт. Открыл папку, поколебался и закрепил конверт справа. Зафиксировав у себя неотчетливое чувство ненависти непонятно к кому.
Спать.
Я был хорошим интервьюером. И на четвертый день выяснил: девушка, проходившая под грифом первая любовь Арсения Низовского, таковой не является. Все просто – приврала и сама поверила. У женщин это бывает. Не было и первого, щемящего душу поцелуя.
Биография Низовского все более напоминала анкету недавних времен: нет, нет, не был, не привлекался…
От моего скрежета зубовного не спали все соседи по этажу. Испуганная дежурная несколько раз стучала в номер и предлагала вызвать скорую…
Четким почерком расшифровывая первую половину интервью, я также четко осознал, что ненавижу Низовского.
Я писал и все вспоминал его портрет на девичьей тумбочке, огромный наглый портрет на прикроватной тумбочке супружеского ложа. Он был третьим лишним в доме, этот заштатный, щуплый мужичок, ее муж. Он не тянул. Великолепный Низовский, прищурив один знаменитый глаз, сочными губами чуть придавливал бойко торчащую сигаретку. Муж весь вечер смолил одну папиросу от другой, робко отмахиваясь в форточку. Непокорный вихор. Жидкая прядь. Светлая шляпа набекрень. Майка на перекрученных лямках. И эта история любви. Я стонал. Ах, если б она была правдой, а не то, что я выпытал, вымучил, высидел. То, что мне было сказано сквозь прижатый к губам платок, сквозь слезы, сквозь ужас в глазах, когда сказанного не воротишь. И как распрямился ее муж, с силой ввинтив окурок в пепельницу, как замахнулся на франтовато задранный подбородок. И, мелко подрожав кулаком, опустил бездейственно и выскочил за дверь в сибирские синие сумерки. Он привык быть третьим лишним.
На пятый день по плану, собрав обширный фактический материал, я должен был идти к матери Низовского. Встрепанный, взъерошенный после бессонных ночей, с красными глазами, я запутался в сложном столичном узле галстука и, в конце концов, сдернул его совсем и швырнул на кровать. Задумчиво побрил пол-лица и, налив одеколон на ладонь, укололся о небритую половину. С недобрым чувством как последний патрон загнал кассету в диктофон. Клацнул затвор диктофона. Я перекрестился и пошел.
Свежий морозный воздух взбодрил меня. И пока я добрался на окраину, поплутал по спускам и подъемам частного сектора, уже развеселился, с удовольствием тянул ноздрями запах мороза, дерева и угля и даже засвистел «Дымок родного дома» из фильма, конечно же, незабвенного своего Низовского. Хороший он парень, Низовский. Так, насвистывая, лихо скатился я на ногах с ледяного длинного спуска, вызвав уважительное