И сын покинул отчий дом
Лишь с тем, что самым ценным было —
С благословеньем и крестом.
И с тем крестом, тяжёлым, медным,
Мошнин во все свои года,
Как с Божьим даром заповедным,
Не расставался никогда.
* * *
А в лавре Киево-Печерской
Господь их в самом деле свёл.
Скитальцы шли гурьбою тесной,
И Прохор вместе с ними шёл.
Такую дивную святыню
Мальчишка видел в первый раз.
Шёл по-простецки рот разиня
И не сводя подолгу глаз
С церквей, построек монастырских.
Их гид, почтенных лет монах,
Кровей отнюдь не командирских,
Нетороплив, но строг в словах,
Провёл их каменным подворьем,
По тайным сумеркам пещер.
Всё было, не без Божьей воли,
Как назиданье и пример.
Но незаметно пролетели
Часы блаженные. И вот
Экскурсовод мальчонку в келью
На удивленье всем ведёт.
«Удачник! Счастье привалило», —
Услышал Прохор за спиной.
А у него как будто силы
Не остаётся никакой.
Что скажет он, юнец зелёный,
Отшельнику, который век
Прожил в молитве окрылённой?
Святой, по сути, человек.
Но вышло, что святой не много
Его расспрашивал. Спросил:
«А любишь ли, мой милый, Бога?» —
Глаза удачник опустил.
«Люблю. И с каждым днём острее.
Но горе сердцу моему —
Хочу, но как-то не умею
Всё это высказать Ему».
«В Саровскую, мой милый, пустынь
Гряди. Лишь там, и только там
Тебя и письменно и устно
Делам обучат и словам.
Ты в этой пустыне духовно
На службе Богу возрастёшь.
Послужишь людям полнокровно,
И в царство вечное уйдёшь».
И он спешит к реке Саровке,
Где, курскую венчая ширь,
На взгорье примостившись ловко,
Мужской прижился монастырь.
НА БЕРЕГУ САРОВКИ
(Глава вторая)
Пахомий, живший раньше в Курске,
Отец отшельного мирка,
По-православному, по-русски
Радушно встретил земляка.
Как Досифей, и он приметил
Огонь взрослеющей души,
Сказал, как день весенний светел:
«Ну что же, Прохор, послужи,
Отстав от омута мирского,
Тому, кто мир от смерти спас».
И вот у старца он святого
В послушниках. И в первый час
Мошнин уже в пекарне жаркой;
Заслонка так накалена,
Что чем-то вроде длинной палки
Отодвигается она.
И хлеб духмяный на лопате,
И тоже крепко раскалён.
И тут припомнилось некстати,
Как за прилавком «чахнул» он.
Всё стой и стой зимой и летом,
И черепахой время шло…
Теперь, поди-ка ты, об этом
Так