данная вещица, и объяснила, кстати, с какой целью рванула в первый попавшийся
по дороге антикварный магазин!.. Первый попавшийся! Где господин Вертолетов
ловко, словно опытный рыболов, подсек ее и засунул в садок.
Объяснила, да… Ну, значит, не воровка, раз объяснила. Не воровка, а
настырная любопытствующая представительница своего пола. Вот повезло-то
ему…
Егор протяжно вздохнул. Попробуем иначе. По-другому попробуем.
– Послушай, Коль, а давай мы с тобой вот как поступим. Давай я тебе
компенсирую твою потерю в денежном эквиваленте. Ты назовешь мне сумму, а мы
поторгуемся.
Ревякин минуту сидел, тупо уставившись на собеседника, было заметно, как
под толстым черепом натужно вращаются огромные шестерни, а потом он вдруг
закашлялся, зашелся громовым хохотом и сквозь смех прохрипел:
– Только вчера познакомились, говоришь? Говоришь, поторгуемся? Да ты же
втрескался в нее, Росомаха! Ты же попался, как глупый карась!
Тут ацтекская выдержка Егора оставила, а лицо исказила свирепая гримаса.
Он стремительно перегнулся через захламленный Колькин стол, цапнул
многодолларовый Колькин галстук, резко дернул на себя и проскрипел, ткнувшись
носом в ревякинское ухо:
– Не смей называть меня глупым карасем, Ревяка, ты понял?!
Стул с грохотом опрокинулся на пол. Веером разлетелись какие-то буклеты.
В этот момент его правый висок ощутил легкий холодный и такой
узнаваемый тычок пистолетного дула, а слух уловил негромкий щелчок
предохранителя.
– Николай Викторович, что же вы не предупредили, что у вас будут
переговоры? – с вполне допустимой укоризной в голосе произнес гимназический
Марек. – Я же думал, что это друг у вас…
– Друг, – соврал почему-то Колька, дернув из Егоровых пальцев свой
галстук.
– Ага, друг, – подтвердил Егор, засовывая рубашку в брюки.
– Только нервный он сегодня, – продолжил Колька, поправляя галстучный
узел. – В девку одну втрескался, которая чернильницу слямзила. Вот он и психует.
– А!.. Понятно, – сказал Марек и поднял стул. – Тогда я пойду?
– Иди.
Жорка Росомахин и Колька Ревякин никогда не дружили. Это понятно, они
были слишком разные. Но тем не менее, имелось у них нечто общее, что их, так
сказать, роднило. Жорка реагировал на бесцеремонную критику учителей так же
остро и болезненно, как и Колян.
Вы спросите – а кто не реагировал болезненно? Да многие же, очень многие!
Сносили как должное, да и только. А ведь учительские замечания бывали не
просто едкими, а едкими с подкавыкой или едкими с издевкой, а также
оскорбительные и даже, гм, грубые. Нюансы эти зависели от наклонностей
каждого конкретного педагога, его настроения, самочувствия, семейных
обстоятельств и погоды.
И если Колян Ревякин в ответ