Алаис занялась корзинкой-панир, стоявшей на полу у сундука. Проверила, на месте ли мешочки для трав и кошелек, полоски ткани, которыми она связывала пучки трав и кореньев, и инструменты, чтобы выкапывать и срезать растения. Потом хорошенько затянула ленточкой плащ на шее, опустила кинжал в ножны на поясе, надвинула капюшон, чтобы скрыть длинные, не заплетенные в косу волосы, и тихонько выбралась в пустынный коридор. Дверь за ней закрылась без стука.
Еще не пробили примы, так что в жилой части замка было пустынно. Алаис быстро прошла по коридору, со свистом подметая полами плаща каменные плитки, и свернула на крутую узкую лестницу. Здесь ей пришлось перешагнуть через мальчика, прикорнувшего у стены покоев, отведенных ее сестре Ориане с мужем.
Она спускалась навстречу шуму голосов, доносившихся из расположенной в подвале кухни. Там работа была в разгаре. Алаис расслышала шлепок и последовавшее за ним хныканье – для какого-то невезучего мальчишки день начинался подзатыльником, а рука у повара была тяжелая.
Она обогнала кухонного мальчика, волочившего тяжелую бадью колодезной воды.
Алаис улыбнулась ему:
– Bonjorn!
– Bonjorn, госпожа, – осторожно отозвался он.
– Проходи. – Она открыла перед ним тяжелую дверь.
– Mercé, госпожа, – поблагодарил мальчик уже не так робко. – Grand mercé.
В кухне царила суета и сутолока. Над большим котлом – payrola, подвешенным на крюк над огнем, уже поднимались клубы пара. Старший кухарь перехватил у парнишки бадью, опрокинул ее в котел и молча кинул обратно водоносу. Пробираясь мимо Алаис обратно к колодцу, мальчишка с мученическим видом закатил глаза.
На большом столе посреди кухни уже стояли в запечатанных глиняных горшках каплуны, чечевица и капуста, готовые отправиться в кипящую воду. Тут же теснились миски с соленой кефалью, угрями и щукой. На краю стола лежали пудинги-фогаса в полотняных мешочках, гусиный паштет и ломти соленого окорока. Другой край заняли подносы с изюмом, айвой, фигами и вишней. Мальчуган лет девяти-десяти дремал, опершись локтями на стол, и его унылая мордочка ясно говорила, как радуется он перспективе провести еще один жаркий день у горячего очага, вращая вертел с мясом. Рядом с очагом под куполом хлебной печи ярко пылал хворост. Первая выпечка пшеничного хлеба – pan de blat – уже остывала на доске. От хлебного запаха Алаис сразу захотелось есть.
– Можно мне один хлебец?
Повар, разгневанный вторжением в его владения женщины, поднял глаза, узнал Алаис и тут же расплылся в приветливой улыбке, обнажившей гнилые зубы.
– Госпожа Алаис, – обрадованно заговорил он, вытирая руки о фартук. – Benvenguda! Какая честь! Давненько ты у нас не гостила.