Геркуланий нахмурился и огляделся по сторонам.
– Не дадут нам тут поговорить, – сказал он, разливая ром по стаканам, – ну, ладно, давай допьем, да и пойдем отсюда. Как бы нас во дворце не хватились.
Но допить им тоже не дали.
От компании, приютившей девиц, отделились три высокие, плотные фигуры и направились к ним. В животе Ратомира сделалось холодно и противно заурчало.
– Что же вы, козлы, девушек обижаете? – Спросил один из подошедших.
Он поставил сжатые в кулаки кисти рук костяшками на стол и стоял теперь, склонившись над ними, по очереди глядя то на одного, то на другого. Остальные двое стояли рядом, за спиной Геркулания, верно опознав в нем основную боевую единицу.
– Ну что вы, ребята! – Отозвался Геркуланий. – Мы и не думали никого обижать. Просто у нас тут серьезный разговор. Вот мы и попросили их не мешать нам.
Голос у него был удивительно спокоен и даже весел. Ратомир позавидовал такому самообладанию. Сам он чувствовал, как деревенеют суставы рук и тяжелеют ноги. Тяжесть эта стекала откуда-то снизу спины, покрывшейся вдоль позвоночника противными мурашками.
– Вы откуда тут, вообще, взялись? Что-то я вас раньше не видал. Кто такие? – Продолжал допрос тип, по-прежнему нависая над ними, как скала на дорогой. Опасная скала, готовая вот-вот рухнуть.
– Да этого я, кажется, знаю, – проговорил, указывая пальцем в затылок Геркулания, один из маячивших за его спиной, – сдается мне, что это он на прошлой неделе у Румпеля кошелек спер. Помнишь?.. – Обратился он к своему напарнику, стоявшему рядом.
Тот утвердительно промычал что-то нечленораздельное.
– Так вот, что! – Протянул первый. – Так ты теперь, сука, на Румпелевы денежки гуляешь? А ты знаешь, говнюк, что у него дочка в больнице, что он эти денежки на операцию приготовил, мясникам заплатить?
Голос его, по мере того, как он произносил эту тираду, становился все громче и резче. В «Петухе» наступила неприятная, вязкая тишина. Звякнуло что-то, видимо у кого-то из разжавшихся пальцев выпал нож или вилка. И тут, нарушая эту тревожную, предгрозовую тишину, послышались шаркающие звуки. К ним, вытирая руки о грязный фартук, шел сам хозяин заведения, покинувший для этого свое капитанское место за барной стойкой.
Хозяин – если, конечно, это был хозяин, а не просто бармен, был лыс, толст и приземист. Мощные плечи завершались головой без ненужного посредничества шеи. Голову украшало кроме загорелой лысины не менее загорелое лицо со шрамом на левой щеке и серьгой в левом же ухе. Расстегнутая на груди рубаха обнажала объемистую волосатую грудь.
– Тихо, Бычара, – голос у хозяина был низок и густ. В нем не было металла, в нем чувствовался бетон и сырая могильная земля. – Ты опять за свое? Тебе что, вчерашнего мало?
– Ты чего? Не видишь, кто это? – Вскинулся в полный рост обличитель порока. – Это же ворье, скоты и к тому же педики вонючие!
На