При свете Навины, глядящей в окно, мы рассматривали экспонат. Лицо будущей королевы было здорово подпорчено временем и даже чем-то фиолетовым, на голове – диадема и странная нашлёпка, наверное, вуаль, кисти рук походили на разводы или кляксы – поди тут пойми, хороша женщина или чуть красивей каракатицы. Королевский же предок почти не пострадал. Эти особенные брови вразлёт, тонкие черты лица… Но кисти его рук, особенно левая, были испорчены ещё хуже, чем у его невесты.
– Это дети порезвились, какие-то доисторические королевичи. Раскрасили чернилами руки. Чего ты замер, Миче?
– Подожди. Ведь гобелен – это ткачество. Это не рисунок. А это вот – просто чернила. Может, можно отстирать? С мылом?
– Нет. Испортится. Древние вещи нельзя стирать в корыте. А потом, зачем?
– Смотри. Король стоит в такой позе…
– Что удивительного? – не понимал Петрик. – Он хочет обнять свою королеву.
– А ты ведь помнишь, – не отцеплялся я, – в анчутских пещерах рельефы…
– В таком желтоватом зале с дырками для солнца? Да, я видел рельефы.
– А видел Очень Злого Шамана?
– Анчутка, там на каждом рельефе по десять шаманов. Откуда мне знать, который злее. А что?
– Сам не знаю, – понурился я. – Очень Злой Шаман стоит также и ещё… Сам не знаю.
– Пошли, философ, – Чудила со смехом потащил меня дальше.
– Ты кто, Петрик? – спросил я.
– Самый злой шаман, – сознался приятель.
– Нет, я в том смысле, почему ты имеешь право вламываться ночью во дворец с проблемами своих друзей?
– Потому что я имею право, – пожал плечами Петрик и втолкнул меня в явно женскую комнату, забитую пяльцами, клубочками, корзиночками, беспорядочно валяющимися книжками и мягкими игрушками.
– Чегой-то? – фыркнул я.
– Сиди и жди.
Я сел и стал ждать. И вот, пропустив вперёд свою королеву, в комнату вошёл наш король. Оба они позёвывали, оба были в халатах и тапочках, а у королевы вместо замысловатой причёски была просто коса. Следом прокрался Петрик.
– Вот он, Миче, – указал на меня мой дружок. – Корки обещали что-нибудь сделать с его семьёй, если он не добьётся освобождения Кар-Кара.
– Но, Миче, мой мальчик, старший паршивец едва не убил собственного сына, – королева протянула руку и коснулась моих, коротких ещё, волос.
– Собственного сына едва не убил, – зевнув, подтвердил король.
– Но ваше величество, – возразил я, – если он не выйдет из тюрьмы в течение двух недель, они подожгут мой дом. – (Тьфу, опять я о том же). – Они не хотят суда над чёртовым сыноубийцей. Они хотят, чтобы я сказал, будто это я побил Кохи, если не придумаю,