– Антоша, ты хороший.
– С чего ты взяла?
– Просто.
– Хватит со мной говорить.
– Я люблю тебя.
– Замолчи, ладно?
– Антоша.
– И не называй меня Антоша. Я Антон.
– А я Дылда.
– Чувствую себя полным придурком.
– Ты хороший.
Я замолчал, надеясь, что наткнувшись на тишину с моей стороны, она отстанет. Еще не хватало заводить светские беседы с психичками через розетки.
– Антоша.
– Антоша.
– Антоша.
– Антоша.
– Да заткнись ты!
Она заткнулась. Ненадолго. Послышался тихий стон. Тягучий, как смола, он нарастал. Как будто кто-то зачерпывает ложкой и тянет-тянет его вверх, а он все не кончается. Я зажал уши. За стеной опять послышались шаги и шебуршение, как было днем. Я открыл уши. Стон стал тише, но не прекратился. Он перемежался всхлипываниями и жалобным «Не надо».
– Руки ей держи, – раздался сдавленный голос. – Руки!
Несколько торопливых шагов по комнате, всхлипывания, «Не надо», еще несколько шагов, звук пружин кровати. Стихло.
Я смотрел на провод, идущий от розетки к потолку. Провожал глазами все его изгибы. В голове раз за разом повторялось: сдавленно, как из подземелья, – «Руки ей держи», жалобным всхлипом – «не надо», удаляющиеся шаги и звук закрывшейся двери. Тихий такой звук, какой-то недоговоренный. Может, поэтому он продолжался и продолжался в моей голове?
Я повернулся к розетке. Провод от нее все так же, бесконечно уходил вверх.
– Дылда, – прошептал я. Тишина.
Что ж, я хотел, чтобы она замолчала. Я отвернулся от безответной стены, стал смотреть в окно. Так же, как всегда, в него была видна только одна звезда. Одна единственная, хотя на небе их море.
11
Я глядел в раковину. Выплюнул таблетку, она лежала размокала там. Ненавижу таблетки, они горькие, а запивать их приходится маленьким глотком из прозрачного гномского стаканчика. Все-таки, решил я, без гномов не обошлось в этой больнице. Думаю поискать их на досуге – вдруг где-то прячутся?
Таблетка таяла, я помогал ей, набирая в ладонь воду и капая на нее. Второй рукой я держался за раковину, потому что стоять было очень неудобно.
Я повернул голову и взглянул в зеркало. Оно висело почему-то сбоку от раковины, а не перед ней, как висят порядочные зеркала. Нижний угол пошел трещинами. Мама говорит, что зеркало разбить – к несчастью. Это не я его разбил, но почему-то именно я в больнице. Вот он я: светлые волосы – почти прозрачные, через них видно даже кожу головы. Глаза голубые, тоже почти прозрачные. По-крайней мере, они очень голубые – как вода. А вода прозрачная. Парочка веснушек на курносом носу. Вот и весь портрет. А, еще я небольшого роста. И футболка на мне в желто-синюю полоску, на рукаве маленькая дырочка.
Стоять стало совсем трудно, я смыл таблетку, она нехотя проскользила к отверстию слива и скрылось в нем. А я пошел к кровати.
Полпервого принесли обед –