Темно. Слышны голоса.
– Чтоб они сдохли! – это Мессалина.
– Опять электричество отрубили! – Ли.
– Можно ещё лимонада! – это я, как обычно, не вовремя.
Вчера в столовку привезли всякого разного. Я лет в пять эту газировку страшно любил. Была семья одна: странные такие мужчина и женщина, представились Томас и Энни. Ну, нам настоящие имена нельзя говорить, вы в курсе, в общем. Каждые выходные выбирали только меня.
Мы гуляли долго-долго, в самом центре города, где пиццей пахнет на всю улицу! Кусочки приносят на тарелочках, к каждому нож, вилка и – лимонад! Телевизор огроменный, по нему пел все время кто-то. Я так помню, будто всё настоящее, понимаете, и было там, а не здесь. Стыдно так – крестной не говорите, обидится. Потом закон вышел: чтобы нас уберечь, один ребёнок – не больше двух раз в одни руки. Крестная сказала, что та пара отказалась брать других детей и уехала. Ещё она сказала, что у людей это называется «любить». У мамы – да, по правилам нельзя, но какие к чёрту правила? – сидели там, как крысы, – у неё платья всегда были разные, и подол развевался на ветру, как в кино старом, а папа улыбался, много нас фотографировал. Нам такие вещи хранить нельзя, само собой, а жаль. Мне без них потом так плохо было. Крестная уверяла, что это я к еде привык вредной.
Снова светлая комната. Картинка почти статичная. Эрнест курит у окна. Тогда курить было можно везде. Многое было можно. Эрнест. За семь лет до того мода была на писателей, художников всяких. «Породистые детки», как окрестила их Вирджиния. Сама она название получила не столько за литературные таланты, сколько за выдающийся нос, о чем, впрочем, не особо жалела, тихо ненавидя любые книжки.
Тогда пансион превратился в мою подводную лодку. Он обрёл десятки имён. Мессалина называла его помойкой из-за всех тех вагонов хлама, что привозили благотворители. Детская одежда и игрушки, какая-то бракованная униформа полицейских, просроченная еда, хотя вот она-то шла на ура. В выходные нас уже не выдавали – мне было скучно. Два дня, целых два дня я мог бы быть любимым ребёнком! Говорят, это все после той кампании по борьбе за наши права. Что с нами делать, в итоге, решить так и не смогли: моральные вопросы, права человека, скандал года! – забыли через неделю… Сначала приезжали какие-то представители чёрте чего, психологи, журналисты. Гении адаптации, мы говорили каждому то, что он хотел услышать, то, что сделает его счастливым. Только на второй день мы уже никому не понадобились. Цирковые зверята на пустой арене, мы вставали на тумбы в правильном порядке и преданно пялились вверх в ожидании награды.
А потом было то последнее наше утро, помню, кое-как успел камеру включить:
– Про-ект