Я снова начал уходить в загулы, исчезая иногда на несколько дней, а затем возвращался и, преисполненный раскаяния, просил у Пэм прощения. Говорил, что это в самый последний раз и больше не повторится. «Всё, кончено», – заявлял я и в такие моменты искренне верил, что говорю правду. А потом во мне опять возникала пустота, требующая заполнения.
Однажды вечером, когда Пэм легла спать, я выскользнул из дома и пошел в бар, расположенный ниже по улице. Я знал, что бармен продает кокаин, и собирался выпить парочку бокалов пива, вынюхать дорожку, а потом вернуться домой. Однако вместо этого следующие двое суток я переходил из одного заведения в другое, не переставая пить и нюхать кокаин. Когда у меня закончились деньги, я, пошатываясь, добрел до нашего дома. Руки у меня тряслись, от меня плохо пахло, я жутко хотел есть и пребывал в раскаянии. Я обрадовался, когда увидел, что Пэм нет дома.
Мне всегда казалось, будто я свисаю на тонкой нити и все в моей жизни хрупко и нестабильно.
Я прошел на кухню, пошарил в ящиках, нашел пачку печенья «Ahoy!» и съел его, запивая молоком. Потом разорвал упаковку сухого завтрака с колечками и принялся пригоршней засовывать их в рот, рассыпая по столу и полу. Тут я услышал, как открывается входная дверь и в дом входят Пэм с моей матерью.
В панике я побежал в ванную. Мне не хотелось, чтобы мать увидела, в каком я состоянии. Она не знала, насколько я опустился. Я открыл воду, скинул одежду и вошел в душ, надеясь, что горячая вода остановит дрожь и успокоит бешено колотящееся сердце. Тогда я хотел только одного – чтобы этот кошмар как можно быстрее закончился.
– Чарли! – крикнула Пэм через закрытую дверь.
– С тобой все в порядке? – услышал я голос матери.
Ни о каком порядке не было и речи. Я ненавидел себя за то, что поступаю так с людьми, любящими меня, и за то, что мне опять придется врать Пэм. Впереди я не видел ни малейшего проблеска света.
Размахнувшись, я ударил по стеклянной стенке душа. Она рассыпалась на мелкие осколки, разлетевшиеся повсюду. С моего кулака потекла кровь. Я соскользнул вниз по стене, рыдая. Своим телом я закрыл сток, и вода разлилась по всему покрытому плиткой полу, окрашиваясь в красный цвет. Пэм с матерью ворвались внутрь. Пэм плакала, а мама прикрывала рукой рот; глаза ее были широко раскрыты от страха.
Каким-то образом им удалось вытащить меня из душа и уложить в кровать. Через несколько часов я проснулся; на руках, ногах и над правым глазом у меня были повязки. Я услышал, как Пэм с матерью тихо переговариваются на кухне. Среди нескольких слов, которые я различил, были «зависимость», «необходима помощь» и «опасно». Мне не хотелось этого слышать, поэтому я снова задремал.
Неделю-другую я держался, но потом снова съехал с рельсов. После трехдневного загула я приполз