– Так сколько напрямик?
– Да метров пятьсот, – беззаботно сказал Белов. – Вон на ту верхушечку…
Они взобрались на верхушку, за которой вниз были заросли по пояс, а там ещё один подъём, вдруг пропавший, пока они продирались. Они увидели холм сбоку и, все в поту, поднялись, но с высоты места нигде не было видно воды, – кругом расстилалось млечно-зелёное, в малиново-голубом разрябьи, море. Чтоб плыть в нём, нужно было не двигаться. Зуев зачарованно оглядывался.
– Туда, – тяжело дыша, показал Белов.
Там, когда они спустились, за плотною дугою кустов – было несомненное ощущение: вода. Они просквозили напролом. В кедах захлюпало, и они разочарованно остановились. Здесь лежал скучный кочковатый луг. Хотелось побыстрее найти угол и зайти за него. Рыскнув ещё туда-сюда, гонщики в изнеможении опустили байдарку. Уже не меньше километра наплутали они сомнительной сушей.
– Давайте так, – сказал Белов, – я бегом разведаю, где-то же рядом, а вы весло поднимите, чтобы я видел.
– Не надо. Вон… – показал Зуев.
Невдалеке, но поперёк их последней попытки из верб легко вытрусили Дёмины. Байдарка мерно покачивалась на плечах. Их чёрные волосы смешно были обсыпаны белыми пушинками. Следом тащились Кравченко с Микипорисом. Кравченко споткнулся и провалился по колено, взбрызнув гнилой фонтанчик. Потешная полотняная кепочка каким-то фокусом держалась на его темени.
– Глаза разуй! – крикнул сзади Микипорис.
Кравченко увидел Белова с Зуевым, виновато улыбнулся и помахал им свободной рукой. Присоединившись к процессии, взявшей довольно неожиданное направление, они убедились, что берег, действительно, рядом: всего минуты через две, как потерявшийся, но тут же, прежде обоюдного испуга, найденный ребёнок, блеснула река. Стальной цвет её улыбки вызывал ощущение чего-то болезненно-родного, словно милого в недуге лица, в котором просвечивает зов заботы…
Раскладывая вещи и спуская лодки, все три экипажа настороженно переглядывались. Какие-то слова, конечно, были, но заключали в себе лишь короткие отодвигающие просьбы. Для пятачка берега – обособленность была концентрирована и остра. Белову было неловко перед Зуевым и за свою промашку, и за эту теперь нервозность, и он задержался последним, переобуваясь, хотя видел, как, снова посадив Кравченко на руль, шибко отходит Микипорис.
Команды в этот день взяли обед в очень разное время, Дёмины – так вообще в четыре часа, и это всех сильно рассквозило. Вообще, хотя границы ходового дня были иззубрены и строго не регламентированы, существовала, по-видимому, какая-то стягивающая сила, эта тёмная энергия гонки, не позволяющая, кроме напрочь отставших, слишком разбредаться по реке, а под финиш