– А вы в детстве в городе жили? – с сомнением спросил Зуев, выбираясь из палатки.
– Насчёт птиц? Так ведь хоть в деревне, а если учитель не сумасшедший энтузиаст, он скорее всю биологию от ума отобьёт, чем в лес сводит да научит травку от травки отличить. Сами знаете, как нас – среднеобразовывают… А я сам. Обидно ведь – столько плавать, а природы не знать. Гонка-то гонкой, конечно, да у сердца своя пища… И напарник у меня как раз был, дока, любил птиц. Иную мог выдразнить – чуть не в руки слетали.
– А где он сейчас? – спросил Зуев, чуть хрустнув голосом.
– Сейчас он дельтапланерист, – произнёс Белов с задумчивым сарказмом.
Зуев сошёл к звенящему Мелосу. Небо тончало, предчувствуя солнце. У берега была небольшая заводь, и когда Зуев приблизился, из неё серою массой хлынула плотвичка. Он отступил на шаг. Несколько любопытных мордочек просветились в воде, плеснули спинки, и в полминуты заводь снова была полна не одной, наверное, сотнею рыбёшек. Одни, шевеля губами, тыкались в глинистый берег, другие магнетическими параллельными стайками рыскали взад и вперёд, проходя – стая сквозь стаю – со слизистой ловкостью, третьи неподвижно висели над дном. Осторожно, не качнув травинки, не положив тени, Зуев сделал обратный шаг. В тот же миг, как от ужасного врага, вся плотва метнулась вон и оставила человеку чистую воду. Он наклонился и черпнул котелком.
Возле палатки Белов делал зарядку, держа в каждой руке по изрядному камню. В волосах его торчали хвоинки.
– Сублимируете? – сказал Зуев.
Белов засмеялся. Птицы угасли, лишь дятел редко дробил; однако тишина, зевнув, уступила чувству жизни, в котором люди сглатывали паузы внутренним шумом своего существа. Зуев густо разъярил пламя и вскоре опустил в кипяток пару пакетиков, с аппетитом наблюдая быстрый разлив вишнёвости. Они разделили банку каши, и было ещё полмешка тянучего печенья.
Чай разлил тёплую истому. Низколесье противоположного берега уже подёрнулось жёлтой пенкой, – стремительная граница сгоняла утро, прослаивая небо высью.
Белов разложил карту и капнул в неё несколько карандашных штрихов расчёта. Его воображение старалось заранее приручить маршрут дня. Зуев опустился на колени, тоже наклоняясь над картой. Их плечи шуршанием соприкоснулись. Неожиданно Зуева кольнула память – без образа, даже без запаха, одним смыслом стыдливого детства, – и это было почти до слёз, конечно, тогдашних… Ему захотелось ещё раз испытать прикосновением плечо, но он знал, что это ненужный миг. Он плыл не для дружбы и не представлял, о чём мог бы обнять чужую мужскую спину. Тем приятней сейчас на коленях было не отличаться от Белова.
– Синий – это как, – спросил Зуев, – полупроходимый?
На карте