Глядит, беспомощен и нем,
На зло сверкающие блицы
И яркий никель ЭВМ.
– Настало время, плащаница,
Без словоблудья и затей,
Нам разобраться в каждой нити
И в каждой черточке твоей.
Твой день настал. Часы пробили.
Мы взяли Ариадны нить.
Ты станешь просто тряпкой или
Тебе великим чудом быть.
– — – — —
Экраны, как софиты в цирке,
Вдруг разорвали темноту,
И схемы, графики и цифры
Толпой помчались по Христу.
Любой идее выдан пропуск,
Любая реплика – на стан!
…Катился в мусорную пропасть
Гипотез длинный караван.
– Нет, не подделка ткань! Незримо
Жива в плетении холста
Пыльца цветов Иерусалима
Времен распятия Христа
И следа красок нет! Истлела,
Коснувшись тела, ткань! Она
Окрашена Христовым телом,
Христовым телом сожжена!
Уже вытягивались лица,
Уж холодок закрался в грудь…
И прошептала плащаница:
– Молю вас, дайте отдохнуть…
– — – — —
И ткань, державно и устало
Плывя в привычную купель,
Склонившим головы, шептала:
– Вы мне поверили теперь?
Сойдите с троп привычных, торных,
Исторгните из сердца крик:
Христова ткань – НЕРУКОТВОРНА,
И в ней Христа печальный лик.
И мир, услышав, станет лучше,
Добрее станут дом и храм…
Я – плащаница, тонкий лучик,
Из тьмы веков пришедший к вам.
– — – — —
Еще одною тайной больше,
Еще один бесценный сказ;
Благословен Великий Боже,
Что так заботится о нас,
Что хоть немногим отвлекает
От лицемерия и бомб,
Что рвет, накопленный веками,
С нас всемогущества апломб,
Что стали нам ясны не боле
На ткани контуры Христа,
Чем муравей, былинка в поле,
Цветок с колючего куста.
И значит все, что мы любили,
Что любим и полюбим впредь,
Его безмерные глубины,
Его владетельная клеть,
Непостижимая, как прежде…
И это сладостно томит,
Вселяет тайные надежды
И от безумия хранит.
Фима замолк и растерянно взглянул на Липкина. Вид у того был совершенно равнодушный. Неожиданно он процитировал самого себя:
Смятений в мире было много,
Ужасней всех, страшней всего —
Две ночи между смертью Бога
И воскресением Его…
И ужас в том, что в эти ночи
Никто, никто не замечал,
Как становился мир жесточе
И как, ожесточась, мельчал
– Знаете что, Фима, дайте мне самому почитать.