Ехали молча.
– Ты знаешь, где Мишины стихи? – вдруг спросил меня папа.
– Нет, откуда. Наверное, Саня их хранит.
– Что такое? – спросил Саня.
– Стихи. Они у тебя?
– Он мне их не показывал, – сказал Саня.
В крематории было множество народу. Они стояли в очереди в какие-то окошки. Хотелось есть.
Надо было выбрать урну и встать в очередь. Саня курил на улице. Заметив его отсутствие, папа вдруг спросил Антона:
– Как ты относишься к пидорам?
– Плохо, – сказал Антон. – Знать о них ничего не хочу.
– Но Миша же был пидор.
– Тут у меня все просто, – объяснил Антон. – Он мой брат. Значит всё.
– А я считаю, они лучше нас, – объявил папа. – Миша был лучше нас, но его никто не понимал. Я тоже. Поэтому он умер. На мне огромная вина.
Мы стали хлопать папу по плечам и говорить, что вины нет.
– Я пытался ему помочь, но он отвергал всякую помощь. И в какой-то момент у меня опустились руки.
Папа помолчал и добавил:
– Теперь, если будет митинг пидоров, я тоже пойду.
Мы дошли до окошка. Папа сунул туда какие-то документы.
– Вам в первый зал, – сказала тётенька в окошке.
Мы пошли в первый зал. Сотрудники крематория внесли гроб с Мишей. Зазвучала органная музыка. В полу распахнулись створки, и гроб стал уезжать куда-то вниз.
Потом створки сомкнулись, и мы остались одни.
КОРОЛЬ СОЛНЦА
Когда-то давно – я уже толком не помню, когда это было – я жил в просторной комнате с пианино, в котором обитала обезьяна-людоед. Я никогда её не видел, потому что она вылезала по ночам, когда я спал, и шла на охоту.
В соседней комнате был папин кабинет. Папа сидел там и слушал классическую музыку. Обычно я не трогал его, пусть себе живёт как живёт. Но в один прекрасный день я решил постучаться и посмотреть на него. Я набрался храбрости и заглянул внутрь.
Комнатка оказалась пыльная и темноватая. Темноватая, наверное, потому что был уже вечер, а пыльная, потому что пыль скопилась за день, и папа ещё не успел её вытереть. На столе стояла лампа и светилась, как волшебный фонарь, а тень папы металась по стене. Папа оказался тощим небритым человеком в какой-то рваной пижаме. Он подпрыгивал с закрытыми глазами и размахивал руками в такт музыке с выражением крайнего страдания на лице. Музыка была какая-то тяжёлая и давящая. Мне захотелось плакать. Папа разлепил один глаз и, увидев меня, спросил:
– Нравится?
– Нет.
– Тебе не нравится Вагнер?! Ты просто ещё маленький. Я действительно был маленький. Но это только ростом.
А внутри я был старенький. Я не знал, сколько мне точно лет, но предполагал, что очень много. Это доказывалось тем, что я уже не помнил свою молодость. Я вообще мог вспомнить примерно года два своей жизни, дальше всё погружалось в туман. Мне давали леть пять, но я знал, что они ошибаются. Нельзя судить по внешнему виду. Думаю,