Ветров, все это время испуганно пятившийся от собачки, не выдержал и умотал на площадку, позабыв про сигареты.
– И не бухай с утра, а то сдам, куда положено! –добавил Илья и, гордо развернувшись, пошел в кухню.
Денис покачал головой – цирк цирком. То ли шарики за ролики едут, то ли ФСБшники за скорой гоняются….
Из дневника И.Б.
Здравствуй, дорогой мой дневник.
Сегодня делать дела не очень получается, посему, прикрывшись сведением счетов, пишу тебе. Утром проводили на пароход одного из Зинаидиных учеников. Способный мальчик, везде с карандашом ходил, часто просил Зину еще задачек набросать. Семья только у него не из благополучных. Все, что зарабатывали, прятали, как могли. А когда пришли в колхоз собирать вещи, председатель мне сказал, у них в доме пусто, шаром покати. Даже корову и ту продали. Деньги будто бы сдали уже, тут уж не проверишь. Это пока наша большая беда – несогласованность. Одна рука хлеб сеет, вторая уже собрала семена. Так что у них остались деньги или унес кто – доподлинно неизвестно. Выслали же их вот по какой причине: отказались они картошку сажать. Отец семейства согласился, кажется, головой кивал, когда ему поясняли за благополучие новой России, в которой каждый должен заботиться о ближнем, а ни миллиметра земли не вскопал. Вскрылось вот, по рейдам, семей десять собрали в путь. То ли на севера, то ли в Бобруйск. Зина уж очень убивалась по нему, уговаривала продолжать учиться, но уперся. Говорит, семье он нужнее. Зина ему на прощанье переписала стихов Хлебникова, он очень любил их. Особенно про заклятие смехом:
«О, рассмешищ надсмеяльных – смех усмейных смехачей!
О, иссмейся рассмеяльно, смех надсмейных смеячей!»7
Поражаюсь я Зине, конечно. Где только берет этих писателей? В нашей-то Сибири хрен достанешь новых. Не зря петроградская, ясная моя..
Глава 3
На берегу ледяной реки, спрятавшись за резной аркой от шумов центра города, много лет существует святая земля. На ней преклонил голову свою великий командор, утомленный битвами. Оплакана эта земля морем слез молодой испанки, так никогда и не познавшей своего счастья. Омолена молитвами собора Воскресенского да жизнями домов местных. Ныне разрушено все, на месте его рояль стоит.
Красив рояль, ничего не скажешь. Огромный, со всех концов города видать, со стеклянным коридором – куполом. Музыка в нем приятная звучит, как собору положенная. И памятник воткнули рядышком командору, ибо не найти среди припаркованных машин да кофейных лавок могилу его. Не стереть из нашей памяти время революционное, но революционеры потерли память нашу успешнее некуда. Кто вспомнит сейчас про собор, кто даст согласие на раскопки на площади ради тридцати домов да захоронений? А сколько их по России, втоптанных в грязь людских вер, религий, традиций? Унесено все в пользу революции то красными, то белыми, сейчас уж и не скажешь, кем. Кто прав был? И это не суть, поиск виновных память не восстановит.
– Господин Шэнь, прикажете подавать чай?
– Принеси