В тихом обычно дворе происходила какая-то возня, это слышалось сразу на выходе из арки, сквозная труба которой одновременно гасила звуки при выходе на улицу и усиливала их в сторону двора. В её проёме серебрились нити всё-таки разошедшегося дождя, он шумел, уже не просто падая на листву, а булькал пеной тут же скопившихся луж.
– Чё, ломается шизуха?
Гогот.
– Она по ходу совсем с катушек слетела. Глянь, совсем готовенькая…
– Чёрт, эта рубашка, приклеенная что ли…
Фонарь почему-то не горел, и всё, что Гай заметил, это тёмные тени. Три или четыре глухих силуэта и один почти прозрачный, светлый. Лида сама по себе светилась изнутри мягким серебряным светом, неловко вжимаясь в стену, скрываясь от тянущихся к ней тёмных рук. Она молчала, не пытаясь даже отбиваться, просто закрывалась невесомыми ладонями.
Это можно было объяснить только тем, что он не совсем ещё выздоровел, иначе, зачем Гаю кидаться в гущу этих тёмных силуэтов, в жуткую кучу протоплазмы, из которой то тут, то там выдвигались ложноножки и ложноручки? Сознания хватило только на то, чтобы машинально схватить с земли обломок кирпича – то, что попалось под руку. Он видел, как в медленном тягучем сне: мерзкие щупальца-ложноручки задирают ночную рубашку на Лиде, и тёплое сияние распространяется от её обнажённого живота и плотно сжатых бёдер, сутулые спины и прерывистые дыхания, уже почти хрипы, всё это приближается и приближается, пока он летит прямо в центр тугого узла, исходящего похотью – липкой, потной и вонючей. Где-то на периферии сознания над всей этой безобразной картиной в мареве исходящего паром дождя возникло тонкое женское лицо, похожее на лицо Лиды, но другое – тёмные узкие глаза, ввалившиеся скулы, чувственные ноздри, раздувающиеся от волнения. Лик парил над обескровленным темнотой двором, словно луна, которая так и не показалась ещё из-за туч.
– Вот лярва, – раздалось в голове у Гая одновременно с глухим стуком и болью, наступившей внезапно. Женский лик дёрнулся, рассыпался на мелкие рванные клочки, и Гай упал на землю, прямо под ноги распалённых собственной безнаказанностью выродков, и тут же захлебнулся болью: в бока и живот резко вошли удары тяжёлых ног. На мгновение ему малодушно захотелось перемотать время к тому моменту, когда он схватил обломок кирпича, прежде, чем ринутся в изначально фатальный для него бой, а потом и эта мысль оборвалась.
Так же резко удары прекратились. Над Гаем, скорчившимся на мокрой и грязной земле, раздался крик. Не торжествующе-злобный и упивающийся властью, а испуганный вопль, дерущий чью-то гортань. Глухо ухнул кто-то из избивавших Гая отморозков. Что-то просвистело над ним и шлёпнулось о ближайшую стену. А потом стало сразу свободно и тихо. Гай открыл глаза. Эхо от топота ног, затихающее в арке, бледная, как луна, Лида, светящаяся обнажённой кожей. Около Лиды – кто-то невысокий, но статный, в тёмном старинном плаще с пелериной, укутанный в него так, что не видно ни ног, ни глаз.
– Кто здесь? – растерянно сказала Лида. Она вскинула