Тетя Таня сказала: “Не надо этого”.
Мы с ним зашли к маме, я поцеловала ее, поцеловала ее руки, каждый пальчик. Это были теплые мягкие мамины руки, я никогда их не забуду.
Я понимаю, что у многих с детства нет мамы, и им не понять, что такое мамины руки. Но иметь и потерять невыносимо. Как люди живут со всей той болью, что у них в груди? Что накапливается? Как мама могла с ней жить? Как люди могут жить? Или, может быть, я и правда мертва, только делаю вид, что живу.
Невысокий круглый мужчина попросил меня купить маме чулки, и, когда я их принесла ему, он попробовал их натянуть маме на ногу, но у него не вышло – мышцы не держали резинку. Было так странно смотреть на маму, которая теперь была неживой. Но она же все еще была мамой…
Мы с Женей поехали к папе на работу. Он приобнял нас и сказал:
– Эх… рано вы осиротели…
Мы с Женей переглянулись. Это было так странно и неприятно! У нас же был еще он…
Но папе, наверное, виднее, что говорить.
Меня попросили вызвать священника. Мы не особо ходили в церковь, но мама иногда ходила. Женя дала мне тысячу рублей. Я поехала в магазин и купила черную толстовку – иначе у меня не получилось бы траура.
Я пошла в церковь за священником. Когда, выйдя из церкви, мы пошли направо, он сказал: “Слава Богу, я уж думал, что та Ангелина умерла”. Видимо, его знакомая. Он осекся, понял, что некрасиво сказал.
Мама совсем не принимала обезболивающих. Я не знаю, почему. Это требовало столько мужества. Я не представляю, какую же боль она на самом деле испытывала. Лекарства наверняка отупили бы ее, но все же. Такая боль невыносима, я даже представить себе ее не могу, а она не пила таблеток… Вообще никаких… Батюшка сказал, что это искупает ее грехи. Что на небе к ней лучше отнесутся.
Напрягает меня немного христианская религия. Истинные христиане – очень больные люди.
Когда мы поднялись на наш этаж, на лестничной клетке уже стояла крышка от гроба. На ней был железный Иисус с такими муками во всем железном теле, что я вздрогнула. А еще не хотелось, чтобы соседи знали, хотелось, чтобы это было личное…
Это все такое личное…
Я открыла дверь в большую комнату, где была мама. Она уже лежала в гробу на табуретках, в той одежде, которую она сама выбрала, в белом юбочном костюме, в красных туфлях. Матрас и подушки выкинули. Я понимаю. В комнате стоял легкий запах… не знаю, как это называется. Формалина.
Заходить в комнату, даже с батюшкой, было страшно. Я проглотила рыдания, когда вошла. Он спросил меня:
– Чего ты боишься? – и сказал: “Не переживай”.
Он, наверное, каждый день смерти видит.
Он читал молитвы, а я стояла и смотрела на него, мое присутствие делало все происходящее слегка бессмысленным. Он потом написал молитву, сказал, чтобы мы с Женей ее читали и сказал, чтобы я приходила в церковь.
Еще мне нужно было купить платочки. Памятные платочки для всех. Говорят, что надо плакать в эти платочки – это помогает