Караваев невольно улыбнулся: к этой старой рельефной цементной надписи «Аллея Славы» на аттике арки, какой-то умелец кривовато приписал краской из баллончика слово «Кобахидзе». Получилось – «Аллея Славы Кобахидзе». Стараясь не смотреть на людей, лениво потягивающих пиво из запотевших кружек, проглотив слюну, Караваев двинулся к арке.
У колонны стоял длинноволосый парень с гитарой. У ног его, в пыли, лежал футляр, в нём было несколько купюр и мелочь. Гитарист самозабвенно и азартно терзал гитару, играл что-то испанское. Караваев остановился послушать, но парень хлёстким ударом правой руки заглушил последний аккорд и произнёс, улыбаясь:
– Не спрашивайте, откуда у парня испанская грусть. Во мне грусть всего мира живёт. Добро пожаловать, уважаемый путник, во врата непостижимой мудрости и сострадания. Вижу ваши карманы насквозь, поэтому денег не прошу, но и аплодисментов тоже не надо, потому что с тех пор, как древние финикийцы придумали проклятые денежные знаки, музыканты перестали принимать аплодисменты в знак оплаты за свой труд. Это хохма, дружище, а вообще-то, вы первый, кто остановился меня послушать, обычно люди пробегают мимо. Бросят деньги в шляпу, как подаяние, и пробегают. Я вам сейчас ещё сыграю, безвозмездно, как говорила сова в одном хорошем мультике.
Он извлёк из гитары резко зазвучавший диссонансный аккорд, подождал немного, вслушиваясь в него, и резво пробежав по струнам, длиннющим, горохом рассыпавшимся, быстрым пассажем, заиграл нежнейшую мелодию. Сам он будто слился с гитарой, забыл об окружающем мире и о стоящем перед ним слушателе.
Караваев послушал немного гитариста, прошёл между колонн арки и остановился. По другую её сторону расположились живописнейшие группы загорелых, мускулистых, явно славянской внешности мужчин. Все они были в шортах и оранжевых майках с номерами и именем на английском языке.
Караваев подумал, что это спортсмены-легкоатлеты, собравшиеся для пробежки, но тут же засомневался: «спортсмены» все до единого дружно курили, скалили зубы, и пересыпали свою речь таким рассыпчатым матом, что хоть уши затыкай.
Табачный дым подействовал на него удручающе. Не выдержав, он подошёл к одной группе «спортсменов», которые увидев его, замолчали и повернули к нему головы, а он, тушуясь и краснея, произнёс, прикладывая руки к груди:
– Мужики, простите наглеца, Бога ради. Дайте, пожалуйста, закурить. Ну, нет уже сил, терпеть, честное слово, так курить хочется.
Сразу несколько человек протянули ему свои пачки сигарет. У Караваева задрожали руки. Он вытянул сигарету из пачки молодого