«Господи, он же назначил мне ночное рандеву в музыкальном зале. А я тут разгуливаю». От волнения она позабыла о странной ночной встрече с Яковом.
Глафира устремилась в музыкальный зал. Вход претворялся двумя высокими стеклянными дверями с позолоченными ручками и цветными витражами. Ночью это помещение казалось особенно огромным. Горелов предварительно зажег почти все канделябры, расположенные по стенам этого роскошного зала. Сам он сидел на мягкой сафьяновой банкетке, возле рояля с открытой крышкой. Черный глянец рояля утопал в смоляной бездне. Пламя свечей множилось и играло на зеркале лака. Такими же черными казались гладко зачесанные и напомаженные волосы этого мужчины. Одет Александр Петрович был в строгого покроя фрак, белоснежный тугой воротник подпирал чисто выбритое лицо. Он повернул голову к Глафире. Она снова отметила про себя, что этот мужчина необыкновенно породист и красив. Тонкие кисти ухоженных рук мягко легли на белые клавиши. Хищным всполохом блеснули бриллианты на запонках. Горелов принялся играть. Это была Вечерняя серенада Шуберта. Глаша очень любила эту мелодию. Она во все глаза смотрела на Горелова, на то, как он играл, а в ее сердце закипала тоска. Она знала, кто повинен в этой смертельной боли, которая именно сейчас, после этих прекрасных звуков, решила вырваться наружу. Эту боль звали Владимиром.
Сквозь пелену слез Глафира таращилась на густые тени, роящиеся по углам огромного зала. На секунду ей показалось, что среди тяжелых портьер, рядом со светлым ночным окном, стоит ОН. Он стоял возле стены, скрестив на груди руки и, улыбаясь, смотрел на Глашу. И эта улыбка была полна светлой грусти. Никогда прежде она не видела у него такую улыбку. Глаша чуть не вскрикнула, но призрак обожаемого кузена рассыпался в прах, только слабый сквозняк шевелил тяжелую портьеру. Звуки рояля стали сильнее. Горелов играл с упоением, прикрыв глаза. Как непривычна была эта волшебная мелодия в этом чужом доме, рядом с чужим мужчиной – как ни печально, Горелов так и не стал ей близким.
Она слушала с зажмуренными глазами, чуть покачиваясь на каблучках своих новых туфелек.
«Дожила, теперь мой ненаглядный кузен, мой демон и душегуб, стал мне всюду мерещиться», – думала она, увлекаемая мелодией.
Но звуки наконец оборвались. Горелов опустил руки и посмотрел на нее.
– Mon Dieu, que t’es belle![11]
Глафира едва заметно смахнула со щеки слезу.
– Нет, вы видели себя в зеркале?
– Видела, – кивнула она.
– Вы – настоящая королева. Я немедленно бы просил вашей руки, если бы, увы, не был уже женат, – он