Я лежал в своей постели и не мог заснуть, в голове крутилось единственное слово – «нетерпимость». Чувство, которое мы испытываем к нашим родственникам, чувство, примешанное к безоговорочной любви, чувство, устанавливающее грань между братской любовью и любовью более чувственной. Нетерпимость к капризам сестры, к поведению, которое было направлено именно на провоцирование меня, но по какой-то мифической причине на меня это не действовало, меня не раздражало и даже не умиляло поведение Миры. Будто с самого начала в своём сердце я отвёл для неё особенное место и просто ждал, когда она полноправно займёт его и будет повелевать в этих владениях. Когда я стал извращенцем? Я знаю ответ на этот вопрос: когда увидел её, когда нашёл свою Миру. Самое ужасное, что меня это не пугает. Меня не пугает осознание, что люблю её не как сестру, что желаю её больше чего бы то ни было на этой земле. И это не ограничивается обладанием её тела, я хочу быть рядом, оберегать и заботиться, видеть её счастливой. Можно было назвать это братской нежностью, если бы… Если бы я не понимал, что не хочу делить эти чувства ни с кем, не хочу, чтобы кто-то другой был для неё важнее меня. Я хочу, чтобы в моё плечо она утыкалась своим личиком, чтобы во сне льнула к моей ладони, чтобы мою руку сжимала в молчаливой просьбе, чтобы на меня смотрела и меня искала. Многого ли я хочу? Нет, не многого, я прошу невозможного, но не хочу останавливаться.
Говорят, когда дети растут, вместе с ними растёт и их родственная любовь, и к ней примешивается отвращение, которое не даёт рассмотреть в сестре девушку. Отвращение, которое потом никуда не исчезает и незримо присутствует на протяжении жизни, нисколько не уменьшая родственной любви, но помогая оставаться этой любви нормальной, не преступая дозволенных пределов. Может, поэтому это произошло со мной, потому что во мне нет нетерпимости по отношению к Мире? Всё, что она делает, мне кажется правильным, даже когда она ненавидела меня, мне казалось, что я этого заслуживаю. Отвращение? Это чувство я никогда не буду испытывать к ней, особенно теперь, когда понимаю, насколько погряз в непреодолимой тяге к своей сестре. Скорее, я испытываю отвращение к себе, за то, что не могу остановить своё расползающееся безумие, не хочу останавливать себя и не любить её этой ненормальной любовью. Напоминание о том, что она скоро уедет, – это единственное, что успокаивает остатки здравомыслящего человека во мне, но как же убивает эта мысль изнутри, как иссушает моё возродившееся сердце.
С огромным усилием уговариваю себя закрыть глаза и не думать о сестре, буквально вынуждаю себя пообещать, что позвоню утром Кате и буду вести себя как нормальный брат.
Я сдержал обещание, данное самому себе накануне, и позвонил Кате, но, увы и ах, будто всё в этом мире направлено на моё окончательное падение. И как же моя тёмная душа возрадовалась этому сообщению: «Я уехала в командировку,