На разрез ушел почти целый месяц. Мы не торопились, по дороге посещая людей и места, которые сыграли важную роль в формировании наших жизненных петель. Мы хватались за ножницы по очереди. В Мэн мы приехали накануне моего двадцать девятого дня рождения, стик был полностью разрезан, а мы чувствовали себя одновременно и возбужденными, и обессиленными. Отопление на лето отключили, и в квартире было очень холодно – а может быть, меня знобило, ведь моя изнанка теперь была беззащитно обнажена.
Еще несколько месяцев ушло, чтобы зашить все концы нитей. С годами сочетание цветов и узор слегка изменились. Кое-что я распустила, кое-где сделала еще разрезы, но основа полотна остается прочной и все еще продолжает развиваться, как и я. Как знать? Может быть, в один прекрасный день мы снова погрузимся в машину и отправимся на запад, назад в края пальмовых деревьев, растаявших фотоаппаратов и обилия солнца. Или, может, мы направим свой драндулет в совершенно новом направлении, аккуратно разрезая новый стик, и посмотрим, что будет дальше. Главное, что теперь ножницы в моих руках.
Танец петель
Три вещи подводят итог нескольким первым годам моей жизни в Тусоне: рамада, родео и сквэр-данс[19]. В мой первый день в начальной школе имени Питера Э. Хауэлла нас попросили после перемены собраться под рамадой. Чего? Я приехала из местности с ярко выраженными временами года, где приходилось играть в помещении чуть ли не половину учебного года. Здесь же, в стране вечного солнца, на игровой площадке, похожей на поверхность Луны, над прямоугольной бетонной плитой установили плоский навес на металлических столбах – единственное место, где можно было спастись от солнца, – и называлось оно, как я узнала в тот первый день, – рамада.
А еще Тусон познакомил меня с родео. До этого единственное родео, о котором я знала, – был балет Аарона Копленда[20]в постановке Агнес де Милль[21], который шел в Театре американского балета[22] как раз в тот год, когда мы уехали из штата Нью-Йорк.
Пока мой папа играл в оркестровой яме, мы с моей лучшей подругой Кэрол смотрели балет, сидя в первом ряду. В антракте я провела ее через потайную дверь – театр Истмена был в те времена моей игровой площадкой, – но дверь за нами захлопнулась. Мы оказались заперты в крошечном вестибюле, остальные две двери тоже были закрыты на ключ. Мы колотили по каждой из них, пока одна не распахнулась, открыв нам магический мир закулисья.
Помощник режиссера, – он знал моего отца – провел нас внутрь. Единственный путь обратно в зал вел через дверь с другой стороны сцены, объяснил он нам, а за сценой пройти нельзя, потому что антракт уже почти закончился. Но он предложил кое-что получше: постоять на парапете за кулисами, так, чтобы зрители нас не видели, и посмотреть